Такое варварство было не исключением, а нормой, и присутствие в этом аду индейцев и неимущих из числа белых, попавших в рабство по контракту, едва ли могло заметно охладить ярость этой чисто африканской «обиды». Принудительный труд был основой экономической системы, не знавшей расовых ограничений. Плантации расползались подобно гангрене. Индейцы вымирали, а приток белого отребья не покрывал недостаток рабочей силы. И тогда её закупали в Африке, не из-за цвета кожи, а потому что там она была дешёвой, её было много, и люд доставался работящий. Европу, которая без раздумий вешала ребёнка за кражу яблока, беспокоила работоспособность, а не происхождение чёрных и белых рабов, которыми были набиты зловонные трюмы плавучих тюрем. Рабство возникло не из расизма, скорее расизм стал последствием рабовладения. На заре колониализма, когда европейский купчина только осваивал заморские края, цвет кожи производителя имел для него не большее значение, чем для коренных африканских тиранов, в чьём распоряжении находились тысячи невольников, которыми они были готовы поделиться за приемлемую цену. Всё это, конечно, не имело значения для мужчин и женщин, чьи цепи гремели в порту Сан-Доминго. Они-то знали, какого цвета лицо их врага.
Постоянные унижения и пытки не оставляли рабам шансов на перемену участи. Кто-то искал облегчения в членовредительстве, женщины шли в наложницы к рабовладельцам и вытравливали детей, зачатых от «коллег» по цвету кожи и несчастью, спасая не родившихся чад от неминуемого рабства. Другие мгновенно обретали свободу, лишая себя жизни. Но были и те, кто бежал на волю под покровом ночи. Одних подкармливала родня, и они скрывались неподалёку. Другие, особенно квалифицированные работники с хорошим креольским, уходили в города, где, выдавая себя за вольных людей, мулатов, терялись в безликом столпотворении базаров и доков. Единицы, дойдя до испанской границы, минуя саванну и горы, скрывались во всё ещё густых лесах. Их, как заплутавшую скотину, разыскивали и отлавливали охотники с собаками, получавшие за это плату[158]. В случае поимки беглецов ожидала порка и покаяние за «неподчинение божьему промыслу». Раб, оказавший сопротивление, мог быть убит и растерзан собаками. В этом случае с его плеча срезали клеймо для предъявления хозяину.
Но были среди марунов и люди другого типа, такие как Макандаль, они не желали скрываться в тени как дикий зверь, или пропадать в известняковых катакомбах, которыми испещрена доминиканская земля. Африканцы, готовые взять на себя ответственность за свою судьбу, готовые не только выжить любой ценой, но и покарать угнетателей за неправедное обращение, терзавшее их соплеменников. Покидая плантации, они забирали с собой всё, что могло пригодиться на воле – мула, мачете, нож, сельхозтехнику, одежду. С таким трофеями они примыкали к шайкам в дремучих лесах центральной части острова. Опорными пунктами служили настоящие крепости со рвом и частоколом. Повстанцы пополняли запасы продовольствия сбором плодов и периодическими налётами на плантации. Если беглецы-одиночки были для французов всего лишь головной болью, то целые неподконтрольные лагеря боевиков представляли реальную угрозу стабильности на всей территории.