— Хитрый ты мужик, Тимофей, — говорю я твердо, и совсем не потому, что он уговорил меня, не потому… — Бери спасителя… Бери. Ведь ты духовную культуру поднимаешь.
LVIII
Получив свое, Колобов не уходит, продолжает, казалось бы, уже законченный разговор:
— Так что скажешь, Волнов?
— Не нужен я тебе, Тимофей.
— То есть как?!
— Так, как сказал.
А он все надеялся, что я соглашусь.
— Ты правильно сделал, — говорю я, — что пригласил в газету Светку, Славу Половинкина. У них для такой работы вполне подходящий характер.
— Я не понимаю тебя, да.
— Газетой, как и морем, нужно заболеть. Бредить нужно!..
— Да я таких мальчиков, знаешь, сколько объездил!..
— О, это уже разговор! — усмехнулся я. — А с Волнова — где сядешь, там и слезешь. Вот не нравится же тебе Каплик!
— Ну, — мнется Колобов, застигнутый врасплох, а деться ему некуда: я жду ответ. — Каплик ершистый малый, не спорю, да, не спорю. Но дело знает. И зачем в бутылку лезть? Ты думаешь, не сработаешься с ним, — лукавит он вдруг, — да?! Не думай! Я тебе говорю!..
— Я с тобой не сработаюсь, Тимофей, вот что я думаю.
— Да брось ты, заладил!.. Ну, погорячимся когда… Не без этого, да, не без этого, но будь ты хоть каким рассамостоятельным, а газета требует…
— Вот и договорились: каждый должен быть на своем месте. В газете тоже.
Колобов поднял брови:
— Как заговорил!.. А мы с ним, как с писаной торбой, носимся: Волнов, Волнов!.. Думаем, мало ли что, человеку помочь надо… Так сказать, сели, да, обсудили, посоветовались…
— И риск небольшой, точно?!
Колобов не ответил.
Да и что он мог ответить: запланированная чуткость, кажется, вся израсходована…
И неужели он не понял, что Светка, когда рассказывала обо мне, — она ж ведь наивная еще! — она от всего сердца, бедой моей поделилась…
А она бы, пожалуй, поняла, как хорошо дома после разлуки. Все позабудешь, кажется, от всего вовек отречешься, только чтоб вволю воздухом родным надышаться, чтоб отца-мать не обижать, а потом — и такой день приходит! — подкатит ком к горлу, и если б в руки тебе — не судно, нет, а хоть какую-нибудь захудалую лодчонку с дрянным мотором, и то — посуху бы до моря дополз!..
LIX
Думаю:
«Тимофей, понял ли ты что-нибудь?» Сбежал.
А я, понял ли сам?
Столько места на земле, столько простора, столько дел кругом не переделано, а я — без руля, без ветрил…
Горько. Стыдно.
Погоди и ты, Милена, погоди, не торопи меня.
Ведь уеду — когда еще свидимся?
LX
Вечером, необычно молчаливо совершив обряд умывания, отец сказал матери громко, чтобы и я в своей комнате слышал:
— Ужинать будем сегодня в зале, мать. Накрывай там, да повеселей, поторапливайся!..