Пулемет снова замолчал. Вышли из зоны обстрела? Или перезаряжают?
Когда я досчитал до сотни, затеплилась надежда — ушли. Если, конечно, не пустят вслед еще одну «Иглу» — если первая ракета была «Иглой». Дирижабль продолжал выделывать непредсказуемые траектории противозенитного маневра, и я приподнялся не без труда. Осмотрелся. В обшивке на уровне груди и выше — несколько отверстий, все-таки попали. Не зря ложились.
Вслед за мной стал подниматься и Алексей Александрович.
Я тут же лег обратно и только потом сказал:
— Так надежнее.
Романов все-таки сел, но когда и Вика решила подняться, он опять улегся и тоже сказал:
— Рано.
Так мы и пролежали три минуты. Потом Алексей Александрович все-таки встал. А я сел. Торопиться ни к чему.
Романов щелкнул переключателем, установленным на переборке, — не какой-нибудь сенсорной штучкой, а солидным, из тридцатых годов.
— Алло, управление, что случилось?
В ответ лишь негромкий шум.
Романов дважды повторил запрос, но никто не отвечал.
— Я поднимусь в салон, — сказал он нам и ступил на винтовую лестницу.
Я последовал за ним.
В салоне — тоже с десяток пулевых отверстий. Нет, стрелял пулеметчик метко, но целился, в отсек управления. И преуспел. Оба аэронавта были мертвы: даже одна-единственная пуля 12,7 для человека смертельна, а их в каждого аэронавта попало несколько. И разрушений обстрел причинил немало.
Если бы мы находились в вертолете, то погибли бы непременно. А так — живы и даже куда-то летим. Нет, мертвые не управляли дирижаблем, не двигали рычажки. Перед гибелью аэронавты задали управлению команду на противозенитный маневр, и он выполнялся неуклонно.
Романов вошел в отсек аэронавтов, быстро, без сантиментов, освободил правое кресло от тела, сел в него, не обращая внимания на кровь, и взялся за рычаги управления.
— Оболочка пробита, мы теряем гелий, — сказал он совершенно спокойно.
Теряем гелий? Действительно, подниматься перестали. Табло в салоне осталось неповрежденным и работало. Высота четыреста двадцать метров, скорость восемьдесят семь километров в час. Направление полета — запад. То есть мы не приближаемся к Замку, а скорее удаляемся.
Романов изменил курс и прибавил скорости. Высота пока сохранялась. Я, чтобы не стоять над душой, вернулся в салон и уселся в кресло. И Вика, умница, тоже не стала охать, кричать, а забралась в кресло с ногами и молча плакала.
Я решил, что обошлось, что мы доберемся до Замка, пусть и на одном крыле, но дирижабль начал снижаться.
— Критическая потеря, — сохраняя невозмутимость, сказал Романов. — Будем садиться.