Коллективный труд, товарищество и дружба способствуют и процессу изживания собственнических пережитков, особенно сильных у крестьян-середняков на первых порах их пребывания в колхозе. Этот процесс также сопряжен с большой душевной борьбой. Едва ли можно ошибиться в утверждении, что страницы романа «Ненависть», где говорится о тревогах и колебаниях Мирона Викулыча и Прони Скорикова, принадлежат к числу лучших страниц в произведениях советской литературы, посвященных раскрытию противоречий в душе крестьянина-труженика.
Мирон Викулыч, которого народ уважал за золотые руки, за мастерство в крестьянском деле, одним из первых очутился в самом центре водоворота событий на хуторе. «Но, подхваченный слету стремительным и бурным его потоком, он не утратил природной душевной силы и стойкости, не растерялся, не пал духом, а, повинуясь властному зову собственного чутья, тотчас же стал прибиваться к берегу, на котором стоял уже Роман Каргополов в окружении невеликой, но дружной и верной артели. Однако, прибившись к берегу, Мирон не обрел того душевного спокойствия, какое обычно овладевало им на миру, в кругу занятых общим делом людей. И на это были причины, хотя Мирон Викулыч далеко не сразу разгадал и осмыслил их».
Записавшись в колхоз, Мирон Викулыч отвел на колхозную конюшню двух своих меринов, отвез на хозяйственный двор артели новенький плуг и борону. Казалось, что он легко и просто расставался с собственным добром, нажитым за долгие годы каторжного труда в единоличном хозяйстве, но все же что-то тревожило и томило его. Две души боролись в Мироне Викулыче. Душа труженика указала ему верную дорогу в колхоз, а другая — душа собственника — не давала покоя, и «глухая тоска по собственному добру… вот что томило его по ночам, вот что наполняло беспокойством и скорбью его сердце». Душевные колебания усиливало еще и то, что вступил Мирон Викулыч в колхоз, не посоветовавшись с Арсентьевной — со своей женой, верной подругой и помощницей во всех многотрудных крестьянских делах. Его все больше и больше мучила горькая дума: разве жена меньше трудилась на своем веку, разве не гнула она вместе с ним в три погибели спину? Чувствует Мирон Викулыч, что глубоко обидел своим самовольным поступком подругу жизни и, преодолев всякого рода опасения, решает поговорить с ней, покаяться, и в то же время убедить старуху, что он поступил правильно, записавшись в артель.
Однако убеждать Арсентьевну не пришлось. Она спокойно и рассудительно говорит: «— Таиться не стану. В душе я сразу была с тобой в артельных делах согласная и, благословясь, проводила с конями тогда тебя со двора. И не за меринов, не за плуг, не за бричку была я на тебя в кровной обиде, Мирон, хотя и мне нелегко было расставаться с таким имуществом. Нет, бог с ним, с добром… Живы будем — наживем, может статься, артельным трудом не это. Видно будет… А смертельно обидел ты меня тем, что пошел на такое дело, не спросясь моего совету. Выходит, ты — в артель, а я — в сторону? Нет, извиняй, отец. Худо ли, бедно ли, а век прожили вместе. Давай уж вместе и коротать его в новой жизни. Я на отшибе жить не хочу».