Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники (Приставкин) - страница 125

Но слава богу, кажется, стихает, нам разрешают быстро убраться к себе. Дверь кабинета запирают на замок, до следующего вечера, чтобы не украли репродуктор, и мы спешим в холодную спальню, в выстуженные постели-топчаны, где мы, уличная шантрапа (отцы сгинули у многих в лагерях), дети врагов народа: кулаков, деклассированных элементов, чеченцев, татар, евреев и прочих, истинно собранные в «Союз нерушимый». Мы пытаемся согреться и даже выжить, хотя вопреки навязчивым словам о «судьбе поколений» нашу судьбу, кажется, давно уже решили.

От имени этого поколения через много лет – кажется, более полусотни, утверждаю, что слова и музыка (а они едины), которыми мы, как и остальное население, практически зомбированы, так что, выстрой нас по команде дирижеров-надсмотрщиков, мы дружно и выученно сегодня споем, кроме откровенной неприязни и даже неосознанного страха, никаких чувств или запланированных слез не могут у нас вызвать. Тем более в знакомой мелодии вполне различимы ноты последышей школы Михалкова, которых вряд ли в детстве будили по ночам заучивать текст, но которые полны комсомольского желания внедрить по давно опробованному образцу в новые поколения перелицованный символ старой жизни.

А вспомнил, а рассказал об этом именно для них, ибо мы и вправду, независимо от этих дурно произнесенных и навязанных нам слов, можем и должны наконец-то решать судьбу поколений. Пока это не успели за нас сделать другие.

Никогда не вспоминал этот случай и вдруг вспомнил: в Кизляр, на Кавказ, где я пребывал в спецдетдоме, вернулся с фронта отец, и моя жизнь круто изменилась: до этого шлялся, промышлял по рынкам, попрошайничал, крал, а тут вдруг вырос в собственных глазах, у меня появился отец-фронтовик, защита на всю жизнь.

Мой дружок одноклассник Витька Иоффе проживал с мамой в домике на окраине города. Витькина мама работала бухгалтером, и, несмотря на мою запущенность (вшей, правда, не было), приглашала в дом, даже подкармливала меня. Витькин отец, по ее словам, летчик, погиб на фронте. Я тогда и не сомневался, что это правда, а сейчас вдруг подумал, что это была, конечно, легенда, ведь на фотографиях, что висели у них в доме, отец Витьки, молодой и курчавый, в очках, походил скорей на какого-нибудь ученого, чем на летчика. О нем никогда ничего не рассказывали, и я думаю, что был он скорей всего из репрессированных и погиб в лагерях. А я собирался домой, в Москву, совершенно забросив своих дружков, и на вопрос Витьки, когда я уезжаю, бездумно повторил слова отца: мол, директор завода – еврей, и отцу грозят неприятности, если он из-за меня задержится. Я и сейчас до мелочей помню этот разговор и помню, как Витька, опустив голову, негромко произнес: «А что, евреи – не люди?»