«Верно, ты слишком любишь отечество, чтобы желать войны, – писал ему уже император Александр Второй незадолго до его смерти. – Нам нужен мир для преобразований и улучшений, но в случае войны и употреблю тебя…» Умер Ермолов в 85 лет, дожив до севастопольской войны, в завещании он просил похоронить его как можно проще, без почестей, гроб сделать деревянный, по образцу солдатского, никаких за ним орденов не нести, а в Орел, к могилам матери и сестры, доставить на простых дрогах на паре лошадей, куда «не откажутся, – как он писал, – стащить меня старые товарищи артиллеристы». Они и доставили его, да его дети, которых было от горских жен, «кебинных», т. е. без венчания, двое сыновей и дочь. Те же артиллеристы сделали на его гробнице из чугунной гранаты светильник, отчеканив слова: «Кавказские солдаты».
Неизвестный поэт о нем написал:
Хоть дел великих окончанья
Рукою ты не довершил,
Но дух твой из глуши изгнанья
Других к победам предводил.
Свершить – тебе не дали время,
Но всюду там твои следы;
Тобою брошенного семя
Россия соберет плоды…
В том, что делает на сцене Валерий Фокин, случайностей не бывает. С одной стороны – дерзкий художник, работающий формально на пределе возможного, тут сцена – лифт или алтарь церкви, кладбищенское подземелье, и уж само собой всякая метафизика, потусторонность и чертовщина, с другой – жесткая логическая выстроенность от постановки к постановке: Гоголь, Кафка, Достоевский… И снова, на днях, Гоголь. («Старосветская любовь», по мотивам Гоголя «Старосветские помещики», автор Н. Коляда.) Гоголь, но какой! Если в «Мертвых душах» с неистовой мечтой обогатиться Чичиков вступает на путь сложных, непредсказуемых отношений с миром теней («Нумер в гостинице города N»), приводящих нашего героя к трагической развязке, то в последней, самой что ни на есть сельской, идиллической истории о жизни уединенных, по словам Гоголя, владетелей отдаленных деревень, так знакомой нам по хрестоматиям, представлен мир старомодный, стародавний, архаичный уже во времена самого Гоголя – двух трогательно забавных (так нам прежде казалось) помещиков. «Я до сих пор, – продолжает Гоголь, – не могу забыть двух старичков прошедшего века… ясную и спокойную жизнь, которую вели…»
Еще со времен школы, хорошо помню, эти два образа преподносились нашими учителями как нечто пассивное, отсталое, этакая дремучая старина, которую не без грусти, но и не без доброй иронии пересказал нам великий писатель. Дай сами имена Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича среди модных тогда Электрин, Искр и тому подобного (так, моего друга звали Лемарэн: Ленин, Маркс, Энгельс) служили поводом для порицания кого-то, кто казался нам ужасно отсталым, погрязшим в пошлом мещанском быте. Да и клеймо «мещанина» было одним из самых ужасных.