23–24 января 1943 года. П. Сиверский, Ленинградская область.
Подвал казармы, превращённый во временный госпиталь, был скудно освещён керосинками и аккумуляторными фонарями. Подвал бывшей казармы. От казармы остались только обгоревшие стены. От других казарм остались только дымящиеся кучи строительного мусора. Освещение на главной авиабазе люфтваффе под Ленинградом и в штабе 18-й полевой армии пока наладить не смогли. И вряд ли смогут наладить в ближайшие дни. Потому что от авиабазы и штаба мало что осталось. Такого ада не помнили даже ветераны, пережившие ноябрьский налёт 41-го[192]. Русские накануне применили какие-то новые бомбы. Море огня, сильнейшая ударная волна от каждого взрыва, погибшие даже во вроде бы целых укрытиях, масса сгоревших до костей трупов, о самолётах и другой технике можно и не вспоминать. Ни одного целого дома на базе. Даже стоящие в отдалении избушки местных аборигенов лишились стёкол, у многих посрывало крыши.
Исполняющий обязанности командующего 18-й армии, он же НШ этой армии, генерал-майор Ханс Спет, со стоном и матом приподнялся на госпитальной койке и попытался сесть. Обгоревшие по самые тестикулы ноги жутко болели и чесались. Генералу ещё повезло. Если бы в момент взрыва его верхнюю половину не завалило мешками с песком от разлетающегося в стороны бруствера зенитного орудия – поджарился бы целиком.
– Господин генерал, вам помочь? – рядом возникла замотанная медсестра.
– Да, Хельга, будь добра. Я опять обгадился.
Обмыть раненого мужика – дело непростое. А в холодном подвале? А холодной водой? Бедная Хельга!
В процессе омовения в подвале появился генерал Хансен[193].
– Извините, господин генерал, выехал к вам сразу, как получил сообщение, но эти чёртовы русские дороги… И их авиация носится как угорелая. Думал, что и за сутки не доберусь, – доложился Хансен и сразу перешёл на дружеский тон: – Как самочувствие, Ханс?
– Не видишь, что ли? Обосрался. Будь оно неладно. Во всех смыслах.
– Сочувствую.
– Нет, Эрик. Это я тебе сочувствую. Я больше не боец, как видишь. Принимай армию. Вон там мой китель, в кармане печать штаба 18-й армии.
– А где штаб? Я ведь сразу, как приехал, к тебе пришёл. Там снаружи только местные хиви[194] бродят.
– Печать – это всё, что осталось от штаба. Ещё вот Хельга и два доктора из медслужбы. Это если не считать нескольких полицаев из местных. Остальные, кто ещё жив, вон валяются-пердят, – и генерал указал глазами на теряющиеся в полумраке подвала ряды коек и деревянных нар с несколькими десятками раненых, чудом выживших в огненном аду налёта.