— Я не обязана высказывать свое личное отношение к происходящим событиям, — сухо заметила она.
— Значит, вы полагаете, что убийство вдовы Салима Мурсаева связано с деятельностью ее мужа?
— Это одна из версий — ради крупной суммы денег. И, наконец, третья — личная месть кого-то из знакомых. У нас не бывает гениальных озарений, — не удержалась от ответного укола Линовицкая, — мы должны проверить все возможные версии.
Разговор становился не слишком приятным. Они уже успели по нескольку раз обменяться колкостями. Дронго усмехнулся. Женщина может многое простить мужчине, но не отсутствие к себе интереса. Равнодушие хуже ненависти. Она не могла простить себе, что проявила слабость, пригласив его домой. Он, конечно, поступил неправильно, нельзя соглашаться на первый шаг и не делать последнего. Нужно либо сразу отказываться, либо идти до конца. Но кто мог знать тогда, что все сложится именно таким образом?
— У вас ко мне нет никаких вопросов? — поинтересовался Дронго.
Кажется, она поняла, что несколько перестаралась, говоря о «гениальных озарениях». Но взятый тон не позволял ей резко менять характер разговора. Поэтому она, глядя на свои папки, только спросила:
— У вас есть какие-нибудь новые сведения насчет убийства Мурсаева?
Он чуть заколебался. Рассказать ей о своей поездке в Сыктывкар, о десяти процентах, которые Мурсаев отчислял в офшорные зоны? Рассказать об интригах Мясникова? Но что это дает следователю? Она и без того заморочена всеми этими акциями и офшорными компаниями. В конце концов она может и сама все узнать, если захочет расследовать в том числе и убийство Юрия Авдеечева. А если не захочет, значит, ей и не нужно узнавать об этом.
— У меня ничего нет, — ответил Дронго.
— Не хотите говорить, — по-своему поняла она его колебания, — как вам будет угодно. В любом случае мне нужно будет узнать, кто избил Головина и с кем конкретно вы беседовали. Очевидно, эти люди, которые запрещали вам вести свое расследование, могут иметь непосредственное отношение и к убийству несчастной женщины.
Он хотел возразить, что она была не такая несчастная. Но возражать имело смысл другому следователю. Вообще на тему «несчастливых женщин» не следовало говорить в присутствии женщины, которая в двадцать девять лет все еще одна…
— Если бы я знал, кто именно мне угрожал, — пожал он плечами, — они просто предупредили меня, что мне не стоит проводить это расследование. Кстати, и в этом случае пострадал только Головин. Это через него мне угрожали.
— Опять эта фамилия, — усмехнулась она, — я думаю, что мы будем с ним еще работать.