Еще мгновение — и царский кортеж, сопровождаемый ликующими криками, скрылся в конце Дерибасовской…
"ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС"
(из нелегальной газеты "Общее дело", 1877, № 1, Женева)
"В то время, когда наши реакционеры напрягали все свои усилия, чтобы привести нашу родину в то положение, в котором она была до Севастопольской кампании, и немало уже сделали успехов на этом поприще, Восточный вопрос внезапно пробудился на всем протяжении Балканского п-ва, и славяне снова явились на суд Европы. Они указывали ей на несостоятельность ее старого решения их дела и требовали нового, которое положило бы начало их независимости и свободе.
Независимость и свобода — старые слова, давно знакомые свободолюбивой Европе, но на этот раз они оказались голосом, прозвучавшим в пустыне. Недружелюбно приняла она явившегося к ее трибуналу истца и на все его представления и доводы отвечала только одним чувством досадливого нетерпения, обличавшего желание поскорей отделаться от докучливого просителя, проводив его ни с чем…
Иначе пошло дело в России. Посреди могильной тишины, водворенной в нашей общественной жизни реакцией, воинственные крики сербов и вопли болгар раздались у нас с оглушительной резкостью и произвели то общественное движение в нашей непривычной к политическим возбуждениям стране, которое, начавшись сбором пожертвований, заключилось смертью нескольких тысяч русских волонтеров на вечнопамятных высотах Дюниша. В первый раз общество наше ощутило в себе присутствие независимой нравственной силы и проявило ее с энергией, которая одних удивила, а других испугала. Отчаянный призыв с далекого юга вывел его из онемения, и, надо отдать ему справедливость, первое громкое слово, сказанное им после долгого молчания, было веским словом честного негодования, братского сострадания и бескорыстной дружбы. Между тем как богатая Европа, почуяв запах пороха в воздухе, в смятении бросилась оберегать свои капиталы, наше задавленное, разоренное и бесправное общество, забывая чувство самосохранения, протягивало руки к оружию и готовилось поставить ребром свою последнюю копейку…"
— А я вас давно уже ждал. Подзадержались, сударь, — сказал Столетов, выходя из-за стола и обнимая Бонева.
Константин Борисович ревниво разглядывал генерала: изменился, почернел, осунулся, выгоревшие до белоты усы обвисли, и весь он какой-то взъерошенный и нахохленный. Но мундир, как всегда, сидит ладно и, несмотря на жару, застегнут на все пуговицы.
— Николаша! — крикнул генерал, высовываясь в окно.
Вошел Золотухин, такой же, как и Столетов, загорелый и осунувшийся, но с молодецкой улыбкой на губах, и водрузил на стол попахивающий дымком, надраенный до зеркального блеска, дорожный генеральский самовар.