Закончил гимназию с похвальным листом, после чего поступил в университет. Университетским начальством характеризован с положительной стороны. В преступном обществе состоит с сего года января месяца. В высказываниях осторожен, хотя и разделяет противуправительственные взгляды своих товарищей. Характер нервический, имеет склонность к созерцательности, но тверд в убеждениях. В силу своей широкой начитанности и разносторонних знаний способен пагубно влиять на окружающих.
При обнаружении подлежит немедленному задержанию…"
Как-то раз весной, вскоре после всколыхнувших всю Москву апрельских событий в Болгарии[1], Дымов присутствовал на одной из студенческих сходок и познакомился там с некоей Щегловой, учившейся в пансионе благородных девиц у Дорогомиловской заставы и жившей на Конной площади за Москвой-рекой. Щеглову звали Варей, у нее была толстая коса, маленький пухлый рот и нежный румянец, который привел его в тот вечер в совершеннейшее умиление. Он даже пытался ее поцеловать, и, кажется, поцеловал в розовое ухо — неловко и сильно смущаясь. Она отстранилась, смутилась тоже, но тем не менее позволила ему проводить ее на третий этаж в небольшую каморку; дома ее ждала подруга, учившаяся в том же пансионе. Они сидели втроем, пили чай, подруга, тощая и какая-то желтая с лица, полная противоположность Вареньке, курила длинные папиросы, строила Дымову глазки и нудно рассуждала об эмансипации женщин и еще о чем-то в том же роде, что тогда только-только входило в моду и обсуждалось во всех кружках и на каждой вечеринке.
Потом они встречались еще не раз.
Однажды Дымов застал у Вари в комнате незнакомого, слегка прихрамывающего мужчину в годах, — это был ее отец, недавно возвратившийся из-за границы. Звали его Петром Евгеньевичем.
Молодость безоглядчива. Разговоры, в которые его вовлекал Петр Евгеньевич, становились все более и более откровенными. Дымов не скрывал своих взглядов, Щеглов во многом разделял их. Постепенно между ними возникло взаимопонимание, которое так редко встречается среди людей разного возраста. Они часто совершали загородные прогулки, сиживали с удочками у реки, ходили на спектакли (Щеглов был завзятым театралом), а вечерами спорили до хрипоты об освобождении крестьян, о путях русской истории и новых романах Достоевского.
Скоро отношения их сделались настолько искренними, что скрывать что-либо было уже невозможно. И тогда Щеглов поведал ему историю своей жизни, что делал впервые: в порядочности Дымова он не сомневался.
Они сидели в полутемной комнате, Щеглов поминутно курил и нервно сминал в пепельнице окурки.