Когда эта пациентка пришла ко мне в первый раз, она хотела пройти индивидуальную терапию у женщины. Это, как мне кажется, было проявлением глубокой тоски по чуткой и заботливой матери, уважающей свою женственность и способной примириться с ненавистью и жаждой мести собственной матери. Она боялась, что сможет легко соблазнить и использовать мужчину, поскольку где-то бессознательно она «знала», что именно этим все и закончится в ее фантазии — пониманием, что она очень соблазнительна, но вместе с тем лишена любой «реальной» помощи. Ей потребовалось потратить много времени и пережить много болезненных моментов, прежде чем она смогла понять, что ей нужно «рискнуть» довериться женщине.
Мимоходом она упомянула, что проституция была «той профессией», в которой она всегда могла укрыться от внутренних и внешних проблем. Например, во время работы она никогда не становилась жертвой нападения с применением насилия и никогда эмоционально не вовлекалась во взаимодействие с клиентами. Она специализировалась на садомазохизме: клиенты просили разыгрывать с ними мазохистские игры, в которых она подвергала их телесным наказаниям и унижению.
Работа приносила ей не только хороший доход, но и давала возможность самой определять график «во время занятий в школе», оставляя достаточное количество свободного времени на троих детей, с которыми ей очень нравилось проводить время. Она рассказала, что, когда старший ребенок, сын, узнал о ее занятии проституцией, он сказал: «Лучше помалкивать об этом. Если это приносит деньги, то кому какое дело?»
Такое сильное «расщепление», характерное для ее повседневной жизни, лежало на поверхности. Ее отношения происходили на двух абсолютно независимых уровнях, с двумя совершенно разными наборами потребностей. Это расщепление было важным качеством, которое помогло ей добиться успеха на профессиональном поприще. На работе она была уверенной в себе, независимой и садистичной; там было место для ее жажды мести. Однако при этом она совершенно не осознавала собственных потребностей и страхов и никогда по-настоящему не вовлекалась в отношения. С другой стороны, в близких отношениях она испытывала тревогу и недовольство собой, а также жестко критиковала себя. Она была сильно озабочена собой, порой до одержимости, и демонстрировала потребности, связанные с крайней зависимостью и страхом одиночества. Так она проявляла явную мазохистическую часть себя.
Может возникнуть вопрос о ранних годах ее жизни. Мать бросила ее, когда пациентке было всего одиннадцать месяцев. Ее первое воспоминание — как отец обвиняет ее в уходе матери из дома. Из-за того, что она была девочкой, она всегда чувствовала себя униженной, незначительной и никому не нужной. Остается лишь догадываться о том, что произошло с ее матерью, когда она сама появилась на свет, и что могло заставить ее уйти из дома вскоре после рождения дочери. Когда моей пациентке едва исполнилось четыре года, ее изнасиловал один из родственников. Ей было очень больно, она была сильно дезориентирована и не понимала, что вообще происходит. Она разрыдалась и решилась рассказать все отцу. Он злобно («обоснованно», в соответствии с его представлениями) отреагировал на это, вступив с ней в инцестуозные отношения, длившиеся много лет. И действительно, если она в ответе за то, что мать ушла из дома, то почему бы не использовать ее как заместительницу матери? Это положило начало многочисленным случаям инцестуозных отношений: каждый мужчина-родственник, к которому она обращалась со своими проблемами, оказывался очередным сексуальным насильником.