«Мать призналась только в четырех случаях сексуального контакта, а сын утверждал, что их было по крайней мере восемнадцать или двадцать. Поскольку ему было очень стыдно об этом рассказывать, трудно предположить, что он нарочно преувеличил число сексуальных контактов с матерью. Скорее наоборот, его мать пыталась максимально занизить это число» (Ibid., р. 268).
Подобным образом в трех случаях, описанных Крамером (Kramer 1981), детей привели на консультацию к психиатру из-за беспокойства родителей. В одном случае ребенка привели на анализ, потому что родители очень боялись его агрессии; в двух других случаях дети так затиранили родителей, что те больше не могли поддерживать прежнее положение вещей в семье.
Судя по всему, во всех этих случаях жертвы начинали проявлять агрессию и насилие на поздней стадии. Большинству профессионалов знаком механизм проективной идентификации (т. е. идентификации с агрессором), который проявляется в подобных случаях. Родители, повинные в соблазнении детей, часто сами оказывались жертвами соблазнения в детстве. Вездесущая, самовоспроизводящаяся по природе своей перверсия проявляла себя вновь и вновь. В случае, который описывает Марголис, это становится особенно очевидно. Крамер приводит случай Эбби, пятилетней девочки, жертвы сексуального насилия своей матери. Эбби пыталась воспроизвести со своей собакой эпизод сексуальной стимуляции, которой ее подвергала мать (Margolis 1980, р. 332). Это пример того, как возникает новая перверсия — бестиализм: собака репрезентирует инфантильные и обесцененные части Я девочки с точки зрения ее внутренней матери.
Мне тоже приходилось сталкиваться с пациентками, страдавшими от сексуальных перверсий, возникших в результате первертных инцестуозных отношений с матерью. Таков случай мисс Е., которую отправили ко мне на консультацию из-за ее навязчивого стремления предлагать себя сексуально людям, наделенным властью, преимущественно женщинам. Из-за этого ее отовсюду выгоняли: из школ, учебных центров, с работы, из терапевтических групп и даже психиатрических больниц — настолько сильным было внушаемое ее действиями ощущение хаоса, недоумения и беспомощности.
Это была полная, довольно невзрачная на вид женщина тридцати четырех лет. При первой нашей встрече она произвела на меня впечатление человека, который очень хочет понравиться и при этом очень напуган. Такое впечатление у меня сложилось, несмотря на то что меня предупреждали, какая она «опасная»: у нее была привычка увлекаться обладавшими властью женщинами и становиться невыносимо навязчивой: она донимала своих врачей письмами и телефонными звонками и даже заявлялась без предупреждения к ним домой и преследовала их своими эксгибиционистскими выходками.