— Настало время нам распрощаться, Андрей Романович, — сказал Костоев.
Он видел, с какой неохотой Чикатило расставался с этой своей жизнью, когда он был объектом всеобщего внимания, хорошо питался, получал газеты и письма от жены. Скоро он окажется на людях в зале суда, где ему предстоит лицом к лицу столкнуться с родителями убитых им детей.
— Я отправлю вас в Ростов через пару дней, — сообщил Костоев. — Вы будете содержаться в том же самом изоляторе КГБ, это самое надежное для вас место. Если у вас будут какие-нибудь просьбы, сообщите офицеру КГБ Ермоленко, и он позвонит мне. Я скажу Фене, чтобы она направляла свои письма и посылки туда, они будут вам доставлены, не беспокойтесь. Еще одно, Андрей Романович, я буду получать полную информацию о том, как вы ведете себя на суде, и потому мой вам совет — будьте благоразумны.
Когда при последнем прощании в Бутырской тюрьме они пожали друг другу руки, глаза Чикатило немного затуманились.
«Сострадание еще не совсем погибло в нем, — подумал Костоев, — у него еще осталось немного. Для себя».
Пересмотр смертного приговора Кравченко был большой победой Костоева и всех участвовавших в этом деле следователей, но из этого события вытекала весьма болезненная задача: сообщить матери Кравченко, что казнь ее сына признана ошибочной.
Костоев чувствовал, что и он, и все его сотрудники, занятые этим делом, слишком связаны с ним эмоционально, чтобы выполнить эту задачу.
Костоев позвонил своей секретарше и спросил:
— Нет ли сейчас у нас в Москве следователей с Украины?
— Есть, — ответила она, — Сергей Гребенщиков. Он работал в российской следственной бригаде по одному делу об убийствах.
— Соедините, меня с ним, — велел Костоев. — Давно ли вы были дома? — спросил Костоев украинского следователя.
— Давно.
— Я могу отпустить вас домой, если вы окажете мне одну услугу.
— Звучит заманчиво. Я подъеду к вам, и мы обсудим детали.
Высокий, белокурый, сероглазый Гребенщиков имел репутацию хорошего следователя и быстро разобрался в основных обстоятельствах дела Кравченко: сына по ошибке казнили в 1983 году и теперь необходимо было сообщить его матери о том, что Верховный суд России пересмотрел приговор. Костоев заодно попросил его поинтересоваться, нет ли у матери информации о том, как вел себя ее сын после ареста, на суде и о чем он писал ей.
Матери Кравченко, Марии, было шестьдесят три, эта деревенская женщина выглядела значительно старше своих лет. Простоватая от природы, она получила всего лишь четырехклассное образование и мало что могла рассказать Гребенщикову о поведении сына после ареста. Тот просто повторял: «Я этого не делал, мама». Несмотря на это, ему дали 15 лет.