Вовсе дохлыми были следовательские рябчики.
Главный эпизод, по обвинению в получении взятки, разрабатывал сам Гдлян, как известно, большой специалист в этом деле.
В суде дело развалилось (из двадцати эпизодов судьи оставили шесть, да и то, подозреваю, чтобы можно было бы не оправдывать подсудимых — оправдательных приговоров в те времена наша юстиция не знала). Но самым жалким и даже комическим образом развалился именно эпизод со взяткой, разработанный Гдляном. Предполагаемый взяткодатель подробнейшим образом рассказал на суде, как шел в кабинет прокурора Гончарова давать ему взятку, где был поворот коридора, где дверь, но оказалось, что в здании, уже после описываемых событий, произошла перепланировка, и судья под смех зала спросил несчастного, как удалось ему проникнуть в кабинет прокурора Гончарова прямиком через печь.
Николай и его брат получили уже отсиженное (как правило, верный знак того, что подсудимые невиновны и просидели зря). Вышел Иван, не выдержавший нажима, сломленный, помнящий, что предал старшего брата своей «явкой с повинной» (да только он ли в этой «явке» виноват?). Вышел Николай — несломленный. Правда, веру в правосудие он потерял окончательно, когда оказалось, что не может он добиться правды и наказания виновных в беззакониях. Но в жизнь он вернулся.
И твердо убежден, что, не будь Иссы Костоева, быть бы ему, Николаю Гончарову, расстрелянным. Я тоже так думаю: прошло бы еще с полгода, и, может быть, он признался бы во всех двенадцати убийствах (может быть и в тринадцати — пятнадцати, если бы над смоленской прокуратурой «висели» еще какие-нибудь убийства), и на место преступлений его бы выводили, и на видео бы снимали, а он стоял бы с вытянутым пальцем, здесь, мол, я ее убил. А впрочем, нет, тут характер твердый, воля железная, чувство собственного достоинства несдвигаемое, он не признался бы ни за что (если только не сошел бы с ума). Сознался бы он или не сознался, его все равно судили бы как убийцу и садиста. Его проклинали бы в городе, его именем пугали бы детей и целыми коллективами требовали бы его расстрела. Это удивительно, как в подобных случаях бывают доверчивы наши люди — знают о массовых беззакониях, о пытках, не раз читали в газетах о случаях, когда бывал казнен невиновный, — и все-таки верят, так хочется им верить, что убийца схвачен и казнен.
А Стороженко сидел бы в судебном зале и слушал — вполне со знанием дела.
Как видите, вышло по-другому.
— Сколько буду жить, — повторил мне при встрече Николай Гончаров, — буду помнить, что жизнью своей я обязан Костоеву.