Из дальнейших документов становится ясно, что Поляков почему-то оказался не в спецприемнике, а в ИВС (то, что раньше называлось у милиции КПЗ).
Атаманова отметила при этом: «В материалах уголовно-розыскного дела отсутствуют данные, кем был задержан и водворен в ИВС Поляков, сколько содержался и кем освобожден, не указано время содержания Полякова и неизвестно также, привлекался ли он к административной ответственности».
Далее идет постановление Костоева. Мы узнаем, что на самом деле слесарь нецензурно вовсе не ругался, что протокол об этом был фиктивен, составил старший инспектор ОУР Смоленского РОВД. Зачем?
Сам инспектор ответил на допросе: «По указанию вышестоящего лица». А свидетели? Допрошенные, они показали, что подписывали протокол по просьбе того же старшего инспектора, ничего не зная, не ведая, и в глаза не видавши Полякова. Но ведь дело по обвинению Полякова прошло через суд? Народный судья показал на допросе, что работники милиции на самом деле Полякова к нему не приводили, а вместо него просто прислали протокол, на основании которого он и посадил Полякова на 15 суток.
Вот, оказывается, как такие дела делаются — попросту, по-домашнему. Нужно милиции кого-то арестовать — что делать, если никаких оснований к тому нет? Придумывают такое вот «нецензурно ругался» или провоцируют драку — тогда через суд сам собой оформляется административный арест.
Итак, разрабатывая версию Полякова, милиция арестовала его по ложному обвинению в мелком хулиганстве (ясное свидетельство того, что работникам подобного толка главное — получить человека в свою полную власть, взять в клещи), и Поляков очень скоро написал заявление о «явке с повинной» (о эти «явки с повинной» с их чистосердечным раскаянием, выраженным неизменно одними и теми же словами!), где рассказал, как они с женой шли, зашли в кусты, выпили, она ему призналась, что любит другого, а он ее за это убил; но толком ничего не помнит (у него «психи в голове начались»), помнит только, что ударил ровно три раза, зато точно помнит куда (чего, кстати, такие «внезапные убийцы», как правило, никогда не помнят, это, конечно, написано по данным судмедэкспертизы), а потом бросил нож в озеро. Дело отправилось в суд — с какими же доказательствами? Ножа в озере, как мы знаем, не нашли, бутылки в кустах, где Поляков и его жена Таня будто бы выпивали, — тоже. В качестве доказательств было признание подсудимого, подтвержденное: 1) свидетельством тестя, что Виктор с Таней жили плохо (мы знаем, они как раз собирались зарегистрировать свой до того не зарегистрированный брак); 2) показаниями соседа, который сказал, что Виктор искал жену, искал, а потом заявил: чего ее, покойницу, искать (слова несомненно искаженные, Поляков, конечно, высказал опасение, что его пропавшей жены скорее всего уже нет в живых). Вот и все доказательства. Впрочем, нет, было еще одно, шедшее, по-видимому, за козырного туза: Поляков, признаваясь, верно указал место, где нашли его жену, — а как ему было не знать этого места, тем более что о нем знали все окрестные поселки. Виктор был осужден на восемь лет — интересно, как смотрели людям в глаза те судьи, что его осудили, после того как был найден истинный убийца?