Как и Наташа, Каратаев тоже руководим отнюдь не расчетом, не разумом. Но в стихийных его побуждениях, в полную противоположность Наташе, нет и ничего своего. Даже во внешности его снято все индивидуальное, а говорит он пословицами и поговорками, запечатлевшими в себе лишь общий опыт и общую мудрость»[61] (курсив мой. – Е. Ж.).
Скорее всего, непостижимость Бога Л. Толстой хотел выразить в том, что перед общением с высшим существом человек должен как бы растворяться в общей безликой массе, и чем больше эта масса, тем яснее должен звучать божественный глас. Частный человек, по мнению писателя, вечно обуреваем сомнением, его постоянно мучает разум с присущей ему рефлексией и гордыней. Но ведь закон больших величин – это прежде всего закон космоса, а следовательно, всеобщего безличностного начала.
Это космическое божественное начало Толстой видел в народной идее и так называемой «скрытой теплоте патриотизма». Писатель словно создавал собственный народный миф, и в этом случае мы видим, как историческое мышление на самом деле только кажется таковым, а на поверку мы сталкиваемся с проявлением традиционного эпико-мифологического сознания.
По М. Бахтину, перед нами все признаки подобного сознания[62]. Первое, мы сталкиваемся с воссозданием «абсолютного прошлого» в романе-эпопее «Война и мир». В одном из черновиков предисловия Толстой сам рассказал о становлении своего исторического замысла, как он вынужден был сначала отказаться от современности и сразу же перейти к 1825 года, затем хронологические рамки отодвинулись до 1812 года и, наконец, в третий раз время остановилось на отметке 1805–1807 годов. При этом писатель признается, что между теми полуисторическими – полуобщественными – полувымышленными «великими характерными лицами великой эпохи личность моего героя отступила на задний план» (курсив мой. – Е. Ж.). Что это, как не обращение к легенде, то есть не столько к реальному историческому прошлому, сколько к той области народного легендарного сознания, в соответствии с которым обычный частный человек неизбежно мельчает и отходит на задний план.
Второе: источником эпопеи служит национальное предание, а не личный опыт. Во многом именно на основе этого национального предания и появляется в романе образ Кутузова, а Наполеон, в противоположность всем очевидным историческим фактам, превращается в некоего персонифицированного носителя абсолютного зла, который плох уже тем, что пришел на Русь уничтожить само русское космическое начало. Вообще в случае с Наполеоном Л. Толстой как нигде больше откровенен и прямо вступает в противоречие с понятием элементарной исторической достоверности и правды.