Сон и впрямь напоминает пророчество. Его вспоминают в романе дважды. Первый раз – еще до драматической развязки, и поэтому он имеет счастливую концовку, суть которой заключается в том, что обнаруженным под ковриком ключом дверь можно вновь закрыть и предотвратить тем самым собственную гибель. Но эта концовка оказывается придуманной, ложной. Ничего подобного в реальном, а не пересказанном героиней сне не происходит. Джанет затем изменяет увиденное, она просто сама боится зловещего предзнаменования, боится своего собственного трагического предчувствия. Но предчувствие подтверждается жизнью. С одной стороны видение, в котором на человека ползет огромное количество змей, а с другой – убийство родного сына. И когда реальность в своем кошмаре приближается к сновидению, Джанет все ставит на свои места и возвращает своему видению истинную концовку. Она рассказывает Неду: "Ключ оказался стеклянным и рассыпался в наших руках, как только мы открыли замок. Мы не смогли запереть змей в доме, и они поползли прямо на нас".
Указание на то, что ключ был из стекла, не случайно сакцентировано автором. Это и указание на необратимость процесса, и на легкость, с которой может совершиться непоправимое. Но это также и указание на ту призрачную прозрачную (ключ не случайно сделан из стекла) грань, которая отделяет реальный добропорядочный мир от самого невероятного кошмара, граничащего с безумием. И грань эта потому такая призрачная, наподобие хрупкого стекла, что сами люди имеют слабые, размытые, неопределенные представления об основных нравственных ценностях, например, об отцовской или сыновней любви.
Сон этот кажется пророческим еще и потому, что в нем в скрытой, перефразированной форме передана тема преступления и наказания. Обильные яства на огромном столе, как соблазн, влекут к себе Джанет и Неда. Они во власти голода, во власти желания и готовы как угодно, любой ценой проникнуть в чужое жилище, за что звери и пожирают их. "Ну, что ж, – как сказал бы один из героев романа Достоевского "Братья Карамазовы", – гадина съела гадину". Но образ огромного клубка змей в данном случае может вызвать у читателя и несколько иные ассоциации, и иное представление о наказании. У Данте, например, в седьмом круге Ада таким образом наказывается воровство:
Мы с моста вниз сошли неторопливо,
Где он с восьмым смыкается кольцом,
И тут весь ров открылся мне с обрыва
И я внутри увидел страшный ком
Змей, и так много разных было видно,
Что стынет кровь, чуть вспомяну о нем.
Но ведь ни Джанет, ни Нед Бомонт ничего не крадут в реальной жизни – при чем же здесь тогда седьмой круг Ада? И вообще, не слишком ли далекая ассоциация для детективного романа?