Второе: и Толстой, и Толкин по своему мировоззрению принадлежат к религиозным художникам христианского толка, следовательно, несмотря на внешнее различие их эстетических принципов, близкие религиозно-идеалистические установки неизбежно должны были сказаться в мифологическо-условной эпичности их произведений.
Начнем с анализа пространственно-временной категории, которая непосредственно связана с особенностями эпического мышления. Это мышление было унаследовано нами еще с архаических времен и отличалось особой связью с космосом, а не с поступательным ходом истории. Вот как пишет об этом М. Элиаде: «Главное отличие человека архаического и традиционного общества от человека современного… заключается в том, что первый ощущает себя неразрывно связанным с космосом, с космическими ритмами, тогда как сущность второго заключается в его связи с историей»[59]. Причем космические ритмы всегда цикличны и воспроизводятся в основном через миф: «Мифы сохраняют и передают парадигмы-образцы, в подражании им осуществляется вся совокупность действий, за которые человек берет на себя ответственность. Силой этих служащих примерами образцов, очевидцами которых были люди мифологического времени, периодически воссоздаются космос и общество»[60].
Естественно, что у Гомера или у создателя «Песни о нибелунгах» эпическое мышление будет другим, чем у Толкина или Толстого, но все дело заключается в том, что ни один эпос нельзя создать без абсолютной веры в то, что твоя модель мира является единственно верной, всеохватывающей и универсальной. Следовательно, при всей своей вариативности эпическое мышление всегда будет охарактеризовано некой целостностью и цикличностью, то есть неизбежно история в подобном произведении будет преодолена космическим мироощущением.
В случае с Дж. Толкином это обстоятельство не может вызвать никаких сомнений. Автор откровенно создает свою эпопею на основе древнегерманских и кельтских мифов, где космизм с его цикличностью и повторяемостью уже заложен в самом повествовании. Историческая закономерность в эпопее английского писателя заменена мифологической концепцией судьбы, столь характерной для всего германского эпоса, а «воля к смерти», как героический поступок и проявление вызова неизбежной и всесильной судьбе, составляет основной пафос «Властелина колец». Свершенный героический акт Фродо, Сэма Вайда и других заканчивает собой всю третью эпоху, на смену которой должно прийти новое время со своим добром и злом.
В отличие от Толкина у Толстого все вроде бы направлено на изображение поступательного развития истории и на обнаружение движущих сил исторического процесса. Долгое время было принято рассуждать о противоречии, возникшем внутри самой эпопеи между автором-мыслителем и автором-художником. Как религиозный писатель Л. Толстой усматривал движение истории в проявлении воли Бога, а как художник отдавал предпочтение объективным историческим закономерностям, воплощенным в народной воле. В соответствии с первой точкой зрения человек словно соединяет в себе два начала: роевое и семейное, частное. «Неразделенность частного существования каждого и жизни всех, – пишет Я. С. Билинкис, – наиболее решительно в „Войне и мире“ отстаивается образом Каратаева, особой его художественной природой.