Homo sapiens – единственный вид из живущих сегодня человекообразных, переживший всех конкурировавших с ним предков-гомининов. Тем не менее ископаемые находки, а также интригующие результаты, извлеченные из анализа древней ДНК, показывают, что на пройденном пути было множество межвидовых интрижек. Кроме того, мы продолжаем развиваться параллельно с потомками наших дальних родственников – обезьян: шимпанзе, горилл, бонобо и прочих. Попытка объяснить сложные эволюционные взаимоотношения всех приматов Земли с помощью «Марша прогресса» столь же бесполезна, как и стремление разобраться в хитросплетениях прогрессирующего метастатического рака, опираясь на фогельграмму и горстку драйверных мутаций.
«Генетика и геномика великолепны – они позволяют нам видеть сложнейшие вариации, а не просто последовательность событий, но все же, по моему мнению, мы слишком геноцентричны, – утверждает Гривз. – Я продвигаю более эволюционную модель, потому что именно она задает контекст, в котором все происходит, и меня поражает, что все меньше онкологов понимают, что такое резистентность к лечению. Помилуйте, это всего лишь дарвиновский отбор, но, чтобы осознать это, им требуется уйма времени!»
Для людей вроде Мэла Гривза и Чарльза Свэнтона эволюционная природа рака представляется абсолютно очевидной. Другим же было весьма непросто свыкнуться с мыслью о том, что рак есть изменчивая и сложная система, которая адаптируется и развивается, что он никак не похож на неподвижную мишень, которую можно свалить одним выстрелом. Возможно, признанию того, что дарвинизм навсегда посрамил идею «статичности» рака, мешают огромные финансовые вложения, отпущенные организациями-донорами и фармацевтической промышленностью на погоню за «волшебной пилюлей».
В действительности, как объясняет мне Гривз, чем более высокоточной становится терапия, предназначенная для единственной молекулярной мишени, тем быстрее можно ожидать формирования неподатливости к лечению. Аналогичным образом животные в большинстве своем довольно быстро адаптируются к потере какого-то одного пищевого ресурса в своей среде обитания, переключаясь на потребление чего-то другого, если только это не единственное, что они могут есть.
Та же закономерность помогает объяснить уникальный и неповторимый успех препарата «Гливек» при лечении хронического миелоидного лейкоза – болезни, которая вызывается единственным драйверным геном, созданным из слившейся «филадельфийской» хромосомы (см. гл. 4), который присутствует в каждой раковой клетке. Поскольку наличие миелоидного лейкоза целиком и полностью зависит от этого гибридного гена, его инактивация полностью устраняет болезнь. «Гливек» – самое близкое приближение к «волшебной пилюле», которое на сегодня есть, но он обманул нас, заставив думать, будто бы лечение рака окажется элементарным процессом поиска аналогичных ему лекарств.