Или если бы не проснулась во время разговора бабки с полковником. А как же теперь себя вести? Хотя… так даже лучше, ведь я ни за что не смогу пересказать даже те крохи, которые всплывают в памяти – это слишком отвратительно. Да как вообще можно об этом говорить? А Шерхан… вдруг он узнает? Я ж тогда умру от стыда! Что же мне теперь делать?..
– Диана, о чём ты задумалась? – доктор выглядит обеспокоенным. – Ты помнишь, что с тобой произошло?
– Я не знаю… я пришла домой к тётке, а там был Артур… и его друзья… и всё.
– Артур – это кто?
Чмо в пальто!
От нахлынувшего отвращения у меня даже голова разболелась.
– Это сын моей тётки, – постаралась я произнести как можно безразличнее.
– Ага, значит, Артур твой брат? – обрадовался догадливый Павел Семёнович.
И вообще он меня бесит – разговаривает со мной, как со скудоумной.
– Он мне не брат, – упрямо отвечаю.
– Ну и ладно, – мягко соглашается доктор. – А скажи, Дианочка, почему тебе стало плохо?
– Не знаю. Я разговаривала с Игорем, другом Артура, а потом… всё… Я не помню.
– Может, ты что-то скушала?
– Нет, я совсем ничего не ела. Только сок пила.
– Вот и умничка! – ликует этот дурачок. – Вот видишь, оказывается, ты всё прекрасно помнишь. Этот сок был испорченным и, выпитый на голодный желудок, дал вот такую страшную реакцию. У тебя было сильнейшее отравление. Все эти соки, деточка, вообще пить вредно. Поняла? – увещевает меня добрый, милый и очень брехливый дядюшка доктор.
И я покладисто киваю.
Конечно, я всё поняла – меня отравили, изнасиловали, чуть не убили… и во всём виноват сок. Что же тут непонятного?
* * *
Внутри меня пустота. Я прокрутила в голове все события и разговоры и, наверное, должна что-то чувствовать – обиду, злость, страх… да хоть что-то. Но пусто, даже боли нет больше. Лежа, смотрю в потолок и хлопаю глазами, как деревянная чурка. И ничего не хочу. А ведь у меня сегодня день рождения, и это должно быть радостным событием. Я пытаюсь вспомнить, каково это – радоваться, что это за ощущение? Раньше радость мне дарила мама… А ещё танцы… И мои друзья… И ещё клубника, и мороженое… Но мамы нет и больше не будет никогда. Танцевать я не хочу – такое со мной впервые. И совсем не хочу никого видеть – никого! И есть не хочу. Значит, радость – это что-то точно не моё.
Дверь внезапно распахнулась и палату ворвалась Эльвира – вся такая в расстройстве, в слезах и с ландышами в руках. Святая невинность!
– Девочка моя, слава богу, ты пришла в себя, радость-то какая! – бабка бросилась меня обнимать, целовать, и поливать лживыми слезами.
У неё радость, а я мечтаю, чтоб её здесь не было.