— Я - прусский дворянин, — ухмыльнулся Войцех, — и меня, вероятно, уж сегодня разжалуют. Прикажите продолжать, господин ротмистр.
Зубов набрал в грудь воздуха, остановился, сжал кулаки. Разумеется, о порке графа Шемета не могло быть и речи. Но как исправить положение, сохранив лицо, он решительно не представлял. Сенин, воспользовавшись моментом, накрыл дрожащего от холода гусара плащом, и отвел его к углу казармы, от греха подальше.
— Наденьте мундир, корнет, — мрачно заключил Зубов, — не паясничайте. Я подам рапорт о вашем недостойном поведении. А ваш протеже пройдет сквозь строй по приговору суда. Это я вам обещаю.
— Господин ротмистр! — попытался вмешаться Сенин, и Зубов окинул его гневным взглядом.
— И о вашем, господин поручик, тоже! Вы, как вышестоящий офицер, обязаны были вмешаться.
— Да подавайте, чего уж, — в сердцах отозвался Сенин, протискиваясь сквозь толпу смешавших ряды гусар к другу.
Стук копыт возвестил о прибытии генерал-лейтенанта. Давыдов, бывший адъютантом Шевича, воспользовался положением, чтобы ворваться к нему без доклада во время званого обеда для штаб-офицеров. За Шевичем приехал командир эскадрона, полковник Лейвенгауз, в спешке позабывший вытащить салфетку из-под ворота мундира, и полковой лекарь, присутствовавший на обеде.
— Разойтись! — скомандовал шеф, соскакивая с коня. — Господа офицеры, ко мне!
— Я… — начал было Зубов, но Шевич перебил его.
— Поручик Давыдов доложил мне об обстоятельствах дела. Гусара Онищенко — в лазарет. Корнета Шемета, поручиков Давыдова и Сенина — под домашний арест. Сдайте ваши сабли, господа.
— А меня-то за что? — возмутился Давыдов, протягивая саблю полковнику Лейвенгаузу.
— Суп остыл, Вася, — окинул его насмешливым взглядом Шевич, — вот за что. И благодарите бога, что не на гауптвахту.
— Благодарим, ваше превосходительство, — ответил за всех Войцех.
* * *
— Третий день уж тут сидим, — печально заметил Давыдов, откладывая томик «TraitИ des grandes opИrations militaires» Жомини, — скорей бы уж что-то решилось.
— Ты, Вася, не переживай, — ответил Сенин, — тебя Иван Егорович отечески пожурит за остывший суп, тем и отделаешься. Ценит он тебя, и правильно делает. Вот нас с Шеметом и в крепость суд засадить может.
— Ты-то чего встрял? — с горечью заметил Войцех, вынимая изо рта длинный мундштук угасшей трубки. — Меня ведь засадить нельзя, Миша. Разжалуют, да вышлют домой, к отцу. А тебе… Эх. Прости, что втянул тебя в это дело.
— Славное было дело, — покачал головой Сенин, — и Зубов — изрядная скотина.
— Зубов — дворянин, хоть и из однодворцев, — заметил Давыдов, — а ты его перед нижними чинами дураком выставил, Шемет. Хорошо ли?