Еще час, еще — и Сивке уже кажется, что больше он не выдержит.
Отдых пришел не скоро, но он принес животному истинную радость. Какое это было счастье, когда вспотевший человек повесил свою рубаху на дерево, выпряг Сивку с матерью из плуга и повел к озеру!
До сих пор Сивку водили туда только на водопой, а сейчас хозяин погнал его далеко-далеко в воду, и когда, впервые оторвавшись от дна, Сивка поплыл, он понял всю благодать купанья.
Холодная, свежая вода струилась между ногами, под животом, омывала искусанную, окровавленную кожу, прогоняла усталость.
Старая кобыла, сделав несколько кругов по озеру, уже вышла на берег и каталась в песке.
Сивка плавал долго, до тех пор, пока не отдохнул каждый его мускул и не ожило его сердце. Тогда только, понукаемый хозяином, он нехотя выбрался на берег.
На его светлой шерсти, на хвосте, на щеках дрожали прозрачные капельки воды. Сивка весь казался серебряным. Словно памятник силе и юности, стоял он на берегу, радостно любуясь своим отражением в гладком зеркале озера.
Вокруг после вчерашнего дождя свежей, яркой зеленью вспыхнули поля.
И жизнь снова показалась Сивке прекрасной и достойной его тяжелого, упорного труда.
…Постепенно Сивка привык ко всякой работе, от нее он только мужал и вдвое крепли его кости.
Послушно разрешая себя впрягать, он тянул груженные сеном возы, носил на спине мешки и даже человека. Шерсть его оставалась такою же чистой и блестящей, как и раньше, но местами упряжью ему протерло бока до мяса, и злые осенние мухи обжигали его раны.
По праздникам, когда Сивка больше всего надеялся на отдых, его впрягали в одноконную таратайку, в которую усаживались хозяин с женой, и они отправлялись в город.
Мать Сивки уже совсем постарела, она почти валилась с ног, и хозяину больше не приходило в голову кичиться ею перед проезжими и прохожими, как это бывало в дни ее молодости. Поэтому в свободные от работы дни он запрягал только Сивку.
В пути молодой жеребец был незаменим. С ним можно было не брать кнута, понукать его не было нужды. Изогнув шею, он легко, как щепку, вез ладную, хорошо смазанную повозку. Хозяин крепко взнуздывал молодую лошадку, потому что Сивка пугался мельницы и бросался в сторону от малейшего непривычного звука. Хозяину приходилось туго натягивать вожжи, но удержать Сивку было трудно. Особенно не следовало шутить с ним ночью: испугавшись скрипящего на ветру дерева или бьющей в берег озера волны, он легко мог разбить повозку.
Сивка не подпускал к себе никого, кроме хозяина. Ни на минуту невозможно было оставлять его с чужим. Оседлать его не удавалось еще никому из посторонних — он, как одичалый, немедленно становился на дыбы или сбрасывал седока через голову.