— Где же твои работнички, почему на дворе такая тишина? — снова спросил подошедший.
Йокубас подвинулся, и гость присел на сани.
— Куперативную обрабатывают. Половину, говорят, уже вспахали.
Гость помолчал, поглядел на навес и, задрав кверху подбородок, уставился в небо. Слышно было, как за облаками курлыкали невидимые журавли.
— Уж так заведено, — молвил Бредикис. — Теперь что с землей, что без земли — один толк. Сейчас и не поймешь, что хорошо, что плохо… Ох, подымется еще ветер, подует! А как подымется — все перевернет, как стог сена. Правильно человек этот говорил: учите молитвы, шейте торбы из мешков — пойдете по миру хлебца просить.
— Какой человек? — спросил Йокубас, ничего не понимая в замысловатой речи гостя, но все же встревожившись.
— Да так… — не объясняя, отозвался Бредикис. — Теплынь-то какая, чтоб ее! Вспотел весь, как росой покрылся!
Сняв шляпу и повернув оторвавшуюся подкладку, человек утер ею лоб.
Он встал, вскинул на плечи вилы, с минутку помешкал, но, не дождавшись от Йокубаса ни расспросов, ни дальнейшего разговора, проворчал что-то и со вздохом зашагал прочь.
— Где-то, слышно, гремит. Для грозы еще рановато! — крикнул он, отойдя уже на изрядное расстояние.
У Йокубаса так была забита голова, что теперь он уже не разбирался, чья же правда. «Что бы там ни говорили про Бредикиса, а он все-таки кое-что знает. Пускай он сейчас и обтрепанный, силу и богатство свое потерял, но прежде ведь с начальниками да с ксендзами-настоятелями за одним столом сидел. Говорят, сын его в лесу прячется».
Йокубас услышал стук колес и поспешно поднялся с саней. Внезапно он решил выругать как следует своих детей. Однако в спешке одной ногой зацепился за сани и уткнулся ничком в мягкую постель из опилок. Куры, которые, разыскивая корм, рылись тут же, испуганно захлопали крыльями.
— Хватит шутки шутить! — сам себе сказал Йокубас, сердясь еще больше, и с вывалянной в опилках головой вылез из-под навеса.
Сыновья заворачивали во двор с порожней подводой. Увидев, что дети опять подъезжают к дверям хлева, отец мелкой рысцой подбежал к ним:
— Что, вам мало этого? Нет у вас своей земли, что ли, своей работы нет? На сторону зерно разбрасываете! Для голоштанников хлеб растите!
Старший сын Юргис, забредя в лужицу, мыл в ней ноги. Засучив штаны по колено, он только раз и взглянул на отца:
— Да что ты, тятенька, болтаешь тут без толку? Неужели, по-твоему, для богатеев хлеб выращивать?
— Нет, а то для голышей, для бродяг всяких!
— А с каких это пор ты, тятенька, таким дворянином заделался? Разве тебе не пришлось всю жизнь вшей кормить, пока ты свои пять десятин заработал?