— Алена Акинфиевна? — Государев служилец отхлебнул пива из обширной кружки. То ли не подал виду, то ли впрямь не удивился. Отставив кружку на лавку, он чуть подался вперед, к Ивашке. Рассмотрел с ног до головы. Спросил имя. — А что, Иван Михайлов сын, пойдешь через пару годов ко мне в ватажники? Ну и что, что морем кормитесь. Оружному бою мои люди тебя обучат. Ватажный-то хлеб небось легше и сытнее, чем морской.
— На море свой разбойный промысел — зверя бить. А людей бить не хочу, — глядя ясно, отверг Ивашка.
— Ишь ты, гордый! — Хозяин дома отвалился к стене, взял кружку. — Брезгаешь. А ну как батька твой потеряет в море все свои лодьи? У меня есть такой, морской бедовалыцик Конон Петров. Слыхал? На новые лодьи серебро собирает.
— И тогда побрезгаю, — твердо ответил отрок.
— Да ты глуп, как я погляжу, — неожиданно озлился на мальчишку Хабаров и стал хлебать до дна пиво.
— Будешь слушать-то, об чем Алена Акинфиевна велела сказывать? — тоже построжел Ивашка, нимало не боясь атамана, который мог запросто вышвырнуть его из окошка.
Государев служилец раздраженно промычал, опрокинув в рот содержимое кружки. В горницу так же беззвучно, как делал все, проник слуга-кореляк.
— Хозин, Угрюмка верталса. Тиун Палицын нет в Колмогор, ехал на Емцы. Будет церез день три.
— Да и бес с ним. — Хабаров мощно и кисло дохнул пивом на Ивашку, дрогнувшего от нечистого слова. Затем наставил на отрока палец: — Говори.
2
В сырой дымке белой северной ночи, не успевшей перейти в янтарное утро, поперек двинского рукава Курополки плыл карбас. Большой Куростров, лежащий прямо против колмогорского посада, все четче обозначался в белесых испарениях реки своими сосняками и луговинами. На веслах сидел Ивашка Басенцов, недовольно хмурый. На носу лодки тулилась и зевала Агапка, завернутая от сырости в суконную епанчу, с колпаком на голову.
— Домашним-то чего сказала, Алена? — хрипло после долгого молчания спросил отрок.
— По травы с тобой идем, — кротко ответила девица. На ней была дорожная однорядка из шерсти сарацинской скотины верблюда и обыденные сапожки темной кожи. Голова убрана невзрачным платом. — Вон и коробьи прихватили.
— Опять к бабке Потылихе понесешь, на зелья? — Ивашка обиженно, совсем по-детски шмыгнул.
— Не на зелья, а на лечбу, сколько тебе говорить, несмысел. — Алена хотела улыбнуться, да не смогла. Одолевали думы и страхи.
Карбас ткнулся в каменистый берег с торчащими меж валунов мелкими цветками. Агапка, подхватив туеса, сошла первой. Ивашка не двинулся, когда боярышня пробиралась мимо него с кормы на нос.