Одновременно с большим парадным портретом Серову был заказан еще один, малый.
За Серовым явно ухаживали, понимая все же его значение. Николай позировал в Царском Селе. За Серовым присылали в Петербург карету.
Ему приходилось соблюдать секретность. Малый портрет должен был быть подарком царице и сюрпризом для нее. Царица ловила их на месте преступления, ей приходилось лгать, говорить, что этот портрет – вспомогательный для того, большого.
Для малого портрета царь позировал в простой тужурке и был совершенно «домашним». Художник и царь беседовали. Самодержцу всея Руси говорить было не о чем, его ничто не интересовало, даже дела государства. Собственно, дела государства интересовали его меньше всего. За чтением государственных бумаг царь засыпал. Больше всего на свете он любил водку, закуску и женщин[63].
Зато художник говорил – его интересовало многое. И он решил использовать доброе расположение царя для благих дел. Первым из этих дел была судьба Саввы Ивановича Мамонтова, который находился в то время в тюрьме. «В конце сеанса вчера решил я, – пишет Серов жене, – все же сказать государю, что мой долг заявить ему, как все мы, художники – Васнецов, Репин, Поленов и т. д., – сожалеем об участи Саввы Ивановича, так как он был другом художников и поддерживал, как, например, Васнецова в то время, когда над ним хохотали, и т. д. На это государь быстро ответил и с удовольствием, что распоряжение им сделано уже. Итак, Савва Иванович освобожден, значит, до суда от тюрьмы».
Вторым делом была судьба журнала «Мир искусства», который, лишившись субсидии Мамонтова и одновременно Тенишевой, должен был прекратить свое существование. Серов сокрушенно говорил, что вот из-за такой чепухи, из-за денег, должен будет прекратить существование лучший в России художественный журнал. Он сказал, что сам он ничего не смыслит в финансовых вопросах. Царь признался, что тоже ничего в этом не смыслит, – ценное открытие для художника-психолога, пишущего портрет главы государства. Неизвестно, говорил ли Серов с царем об искусстве, но если и говорил, то вряд ли услышал что-нибудь более умное. В вопросах искусства царь был так же невежествен, как и в вопросах экономических, хотя и не признавался в том с такой же откровенностью. Суждения его в области искусства отличались дикостью. Сохранилось свидетельство об этом Б. М. Кустодиева. В 1911 году Кустодиев лепил бюст царя и беседовал с ним об искусстве. В ответ на какую-то высказанную художником мысль царь сказал:
– Импрессионизм и я – две вещи несовместимые.