И лишь третий рисунок удовлетворил наконец Серова. Это был известный профильный портрет Качалова, перешедший из собрания Гиршмана в Третьяковскую галерею. Портрет этот воспроизведен во множестве изданий. Предыдущий вариант, принадлежавший Качалову, воспроизведен впервые лишь в 1954 году в сборнике, посвященном памяти Качалова.
Когда сопоставляешь эти два рисунка и сравниваешь их с фотографиями Качалова того периода, помещенными в том же сборнике, думается, что Качалову тогда, пожалуй, мог больше понравиться второй вариант, а не третий – в нем больше сходства с тем Качаловым, который глядит с фотографий. Видно, что Серов прощупывал здесь характерные черты внешности артиста и того жеста, которым он думал заострить характеристику.
Последний вариант портрета, несомненно, более выразителен. А сходство… Да, сходства с Качаловым 1908 года, пожалуй, меньше. Качалов раннего варианта и Качалов фотографий красивее. Только он красивее какой-то «примитивной» красотой. Но вот мы листаем страницы книги, мелькают фотографии, и мы с удивлением замечаем, как лицо артиста все больше и больше приближается к сходству с серовским портретом и наконец – лет через десять-пятнадцать – становится совсем таким, каким изобразил его Серов. Нет и следа того временного, что можно было заметить в Качалове прежде, того легкого налета самолюбования провинциальной знаменитости, кумира саратовских театралок, каким был Качалов в первые годы работы в Художественном театре и которые он, подобно Чехову, упорно изгонял из себя вон. Произошло то чудо, о котором не раз говорили люди, знавшие серовские модели: Серов опять написал человека старше на несколько лет и опять предугадал его будущий облик, подобно тому как это было много лет назад с Чоколовой и совсем недавно с Ермоловой.
Все три портрета – Станиславский, Москвин и Качалов – сделаны Серовым в одной манере тонкого изящного рисунка, которым он овладел в совершенстве, манере, где каждая линия имеет значение, где нет ни одного лишнего штриха, где «даже точки живут». Это манера, которая была освоена Серовым в иллюстрациях к басням Крылова и потом перенесена в портреты. В этой же манере в 1900 году сделан портрет девочек Боткиных, в 1902 году Аренского, Боткина и Глазунова за карточным столом, в 1905 году Ю. М. Морозова и тогда же – особенно удачный – Трояновской.
В 1908 году, одновременно с портретами артистов Художественного театра, Серов сделал в той же манере легкого, трепетного, изящного рисунка портрет композитора Римского-Корсакова. Это совсем не то, что первый портрет, писанный десять лет назад, обстановочный и парадный, но не достигающий цели ни обстановкой, ни парадностью. Тонкими, извивающимися, обрывающимися линиями виртуозно передан образ старого композитора. Усилия художника кажутся направленными только на то, чтобы передать дряблость старческой кожи, тусклый блеск глаз, склеротические жилки на лбу, но ему здесь, в этой парящей, словно бы оторванной от туловища какими-то сказочно-волшебными силами голове, удается гораздо больше. Он передает характер сурового, твердого, смелого человека. В его потускневших глазах воля, и ум, и талантливость.