Перед этими декорациями, в которых изобретательность скрывает свои намерения, мы невольно часто вспоминаем наиболее дорогих нам мастеров музеев».
Таково или почти таково было всеобщее мнение.
И еще отмечали ансамбль, полный ансамбль всех составных частей спектакля, а не только танца и не только декораций и костюмов. Все было подчинено общему замыслу: музыка и танцы «прим», и танцы кордебалета, и колористическое сочетание костюмов и декораций, и световые эффекты.
Серов попал в Париж весной 1909 года, когда совсем уже окончилась подготовка балетного сезона, шли генеральные репетиции, и то, что он увидел, наполнило его сердце радостью за своих друзей. Все, сделанное ими, было великолепно – от самих постановок до здания театра «Шатле». Театр этот был запущенным и неуютным, Дягилев преобразил его, как преображал он некогда помещения, в которых устраивались выставки «Мира искусства». Сцена была приспособлена для постановок любой сложности, помещение для оркестра увеличено в три раза, зал и коридоры покрыты коврами и украшены цветами. 19 мая начались спектакли.
Серов с удовольствием проводил здесь вечера. И сейчас же, зараженный всеобщим энтузиазмом, сам втянулся в театральную жизнь. Декораций он, правда, не писал, ибо не думал долго оставаться в Париже, но он сделал афишу с портретом балерины Анны Павловой. Афиша была чем-то совершенно исключительным в этой области, о ней в Париже в то время (как с горечью отмечает один из сподвижников Павловой[90]) говорили более восторженно, чем о самой балерине.
В 1909 году Павлова начала выступления в Париже в балете «Сильфида», который был поставлен Фокиным в Петербурге, на императорской сцене, еще в 1906 году и на фоне остальных дягилевских постановок выглядел как дань традиции и был встречен почти с досадой теми, для кого русский балет явился неким откровением. Даже необыкновенный талант Павловой не мог привлечь симпатии к этой постановке.
Эти симпатии если не балету, то самой Павловой завоевал портрет Серова, где балерина изображена в роли Сильфиды.
Серов использовал иногда цветной фон для своих рисунков углем и мелом. Но все прежние его работы кажутся лишь подготовкой к портрету Павловой. Лаконично и изящно, небольшим количеством точных и разных по своему характеру штрихов углем и мелом на темно-голубом фоне Серов добился воздушности рисунка, почти бесплотности, балерина летит ввысь поистине «как пух из уст Эола».
Портрет Павловой, как было сказано, предназначался для афиши и поэтому сделан таким ярким, броским по композиции. Гораздо тоньше и интимнее портрет другой балерины, Тамары Карсавиной, сделанный Серовым осенью того же года, когда он после отдыха в Ино опять приехал в Париж. Это тоже рисунок, но он сделан в другой манере, в той, которой Серов годом раньше делал портреты артистов Художественного театра. В портрете Карсавиной серовский рисунок доведен до непостижимого совершенства. В нем всего несколько плавных, изысканно красивых линий, но они передают и нежную красоту лица, и изящество фигуры, и бездну женственности и обаяния.