Мне 17 лет, я безнадежно влюблена, навсегда разлучена, как тогда думала, со своей любовью. Я, жившая на теплой и нежной украинской земле, отправлена в далекую и холодную Сибирь. Было отчего сойти с ума, и там теряли разум многие девочки, не выдержавшие пытки каторгой. С другой стороны, Акатуй подарил мне бесценную дружбу с Марусей Спиридоновой, вот она-то и наставила меня на путь истинный, превратив из влюбленной девчонки-анархистки в сознательного социалиста-революционера. Что я в анархизме понимала? Мику любимого понимала, а что там эти герои собирались строить-ломать, честно говоря, было мне неведомо. А мои товарки эсерки быстро просветили слепую девчонку, четко показав, где правда, а где - ложь. Какими же крепкими и смелыми они были! Только завидовать и пример брать. Так что и от каторги бывает польза. Да, Маруся потом пошла на безумный и бесполезный для дела союз с большевиками, но ведь она же потом и восстала против них, опомнилась, поняв, по какому гибельному пути они ведут страну. Надеюсь, что с ней ничего плохого не случится после июльского выступления. А моя жизнь - кончена.
Точно так же я считала, что жизнь кончена, когда на суде огласили приговор: смертная казнь через повешение. И за те пару секунд, когда судья прочел: “...но учитывая возраст несовершеннолетней Фанни Ройдман смертная казнь заменяется бессрочной каторгой” - я готова была прямо в зале умереть от ужаса. Но выжила, как ни странно. Выжила и в Акатуе. И после чудовищно болезненной операции в глазной клинике Гиршмана в Харькове. Так что не надо. Я любой приговор приму с достоинством. Жила честно - и умру честно. Хотя… раз Ульянов выжил, он вполне может продемонстрировать свое большевистское великодушие. Не очень в это верится, но ведь может же такое быть. Вот только способен ли он проявить милость? Нет, надеяться на это нельзя. Когда надежды нет, как-то легче, что ли. Надо не уповать на милость новоявленных сатрапов, а высказать им все, что задумала. Это - главное.
Мику-то я потом встретила, после каторги. В Харькове случайно столкнулись. И пришла к нему в гостиницу. Ночью. А почему нет? Сама пришла. Хоть он больше не был прежним Микой, а каким-то советским служащим, что-то там по профсоюзной линии. И убедилась, как он изменился, как его словно ядом опоили: исчез боевик-анархист, появился сытый довольный чиновник, обласканный большевиками за свое предательство. Но я же должна была хоть как-то его отблагодарить за давнюю попытку меня оправдать и избавить от каторги! Да и любила я этого совслужащего, что уж там скрывать. Предательство он совершил не тогда, когда сбежал из гостиницы на Подоле, бросив меня на растерзание жандармам, а когда угодливо пошел служить большевикам. Только я-то его всегда любила, любого. Не знала, что бы я сейчас чувствовала, если бы не было этого случайного - случайного ли? - столкновения на улице в Харькове. А так у меня осталась хотя бы эта ночь. Хоть я снова никакого удовольствия не получила. Мика нервничал, все спрашивал, почему я такая холодная. Он не понимал, что это не я холодная. Я 10 лет на каторге провела, у меня все женские органы отморожены и атрофированы. Мне и раньше-то все это было не очень надо, а теперь и подавно. Но я его любила! Любила в Одессе, любила в Киеве, любила на каторге, любила, когда лечилась в Крыму. И сейчас я его люблю, негодяя и предателя. Если бы снова позвал на ночь - опять пошла бы, не задумываясь. Мне этого животного удовольствия не надо, мне с ним нужно быть. Близко-близко, вдыхать запах его волос, чувствовать его руки, его губы на моем теле, смотреть на него, когда он после любви откидывается на постель, красивый мой Виктор, Реалист, Мика.