Она не знала, были ли у Михаль раньше романы, влюблялась ли она, или все ее помыслы и страсти были сосредоточены на победе в страшной войне. Наверняка, было, все у нее было. Чувство близкой смерти обостряет желание попробовать это “все” именно сейчас, потому что завтра может не наступить. Сколько у махновской пулеметчицы было молодых отчаянных парней, испытавших в жизни все, кроме любви, плотской любви? Мальчишкам, которых завтра убьют, нужны были не рассказы про девичью гордость и про “ты еще встретишь хорошую девушку”, а то узкое и горячее, про которое они, краснея и смеясь, рассказывали всякие небылицы. Сколько раз Фаня видела, как парень, который ночью плакал у нее на груди от наслаждения, утром падал с коня с дыркой во лбу, пулей в груди, снесенный разрывом снаряда, с лицом, разрубленным шашкой. Их было жалко, но никого из них она не любила. И вся эта “благотворительность” закончилась, когда появился Митя Попов: он стал единственным, хоть и не надолго. Его убили. И Натан был единственным. Его убили. И Меир. Его убили. Их всех убили. Всех, кого она любила, убивали одного за другим. Ей нельзя любить.
А у Михаль, похоже, все складывалось по-другому. Металась от одного мужчины к другому, от бессилия никак не могла угомониться, ей все время казалось, что лучшее где-то там, что надо искать, надо пытаться. Она часто не приходила ночевать или являлась домой под утро с распухшими губами и засосами на шее, которые даже не пыталась скрывать от матери. И пахло от нее алкоголем и табаком. Теперь Фаня снова смертельно боялась за нее, такая уж она материнская судьба, видно, что и в мирной жизни боль за детей не отпускает. У дочери с матерью сложилось молчаливое соглашение: Фаня не лезет в ее личную жизнь, Михаль старается помогать во всем, насколько это возможно.
Так прошел год, потом другой. И однажды, вернувшись домой с работы, Фаня обнаружила в квартире белобрысого паренька, чинно распивающего чаи. Никогда раньше Михаль не приводила в дом мужчин. Этого, правда, назвать мужчиной можно было с большой натяжкой: на вид ему было лет восемнадцать, не больше. Сероглазый такой, славненький. Не славный, а именно славненький.
- Шалом, - вежливо сказала Фаня и покосилась на дочь. Та неожиданно подмигнула.
- Шалом! - с легко узнаваемым тяжелым русским акцентом ответил мальчик.
- Мама, это - Саня! - представила гостя Михаль.
Ну, Саня, так Саня. Не самое еврейское имя, да и не похож он на еврея вообще. Хотя, положа руку на сердце, кто тут похож на какого-то гипотетического еврея? Хватает в Израиле и белобрысых, и сероглазых, и черноволосых, и темнокожих. Все евреи разные.