В частности, пояснила она, чтобы завивать на папильотки свои подрезанные волосы под чепцами.
Я уже успела отыскать среди книг «Наставник» и теперь, пока надзирательница впускала миссис Брэдли в ближайшую камеру, открыла книгу и полистала рассыпающиеся страницы. Здесь, в тюремной обстановке, вопросы в учебнике показались мне страшно нелепыми – но одновременно, странное дело, в них чудилась некая поэзия.
Какого рода зерновые пригоднее для твердых почв?
Как называются кислоты, что растворяют серебро?
Из дальнего конца коридора донеслось унылое бормотание с запинками и заминками, потом послышался скрип песка под тяжелыми башмаками и грозный голос мисс Ридли: «Стой смирно и читай внятно, как учительница просит!»
Откуда добывают сахар? Откуда масло, каучук?
Что есть контраст? Как тень должна ложиться?
Наконец я положила книгу обратно на тележку и медленно зашагала дальше по коридору, то и дело останавливаясь, чтобы понаблюдать за женщинами, которые склонялись над своими учебниками, сосредоточенно хмуря брови или читая вслух полушепотом. Я прошла мимо добродушной Эллен Пауэр; мимо несчастной католички Мэри Энн Кук, задушившей своего ребенка; мимо неугомонной Сайкс, вечно донимающей надзирательниц вопросами о своем освобождении. Достигнув арки на повороте коридора, я услышала тихий голос, который тотчас узнала. Еще несколько шагов – и я увидела Селину Доус. Она рассказывала наизусть какой-то отрывок из Библии, стоя перед дамой, которая слушала с благосклонной улыбкой.
Что это был за текст – не помню. Меня поразил ее чистый выговор, звучавший в тюремных стенах столь странно, и ее трогательно-смиренная поза: она стояла посреди камеры, аккуратно сложив руки на фартуке и низко опустив голову.
Всякий раз, когда я о ней думала, она неизменно представлялась мне в образе Истины с картины Кривелли: худой, строгой и мрачной. Иногда я обращалась мыслями к тому, что она говорила о своих гостях-духах, о подарках от них, о фиалке… и живо вспоминала ее неподвижный пристальный взгляд, от которого становилось не по себе. Но сегодня, когда она отвечала урок перед своей элегантной дамой – глаза потуплены, нежное горло подрагивает под ленточками тюремного чепца, покусанные губы едва шевелятся, – сегодня она показалась просто юной, беззащитной, печальной и полуголодной, и у меня сжалось сердце от жалости.
Доус не видела, что я за ней наблюдаю, пока я не сделала еще шаг, – тогда она подняла голову и умолкла на полуслове. Щеки у нее вспыхнули, и я почувствовала, как запылало мое лицо. Мне вспомнилось, как она сказала: «Да пусть весь мир на меня смотрит: это часть моего наказания».