отвернулась от нас – даже от тех, кто остается ей другом.
Я молча смотрела на мистера Хизера. Не могу выразить, до чего странно было слышать, как он превозносит Селину, как уважительно называет ее «мисс Доус» или «мисс Селина Доус» вместо «Доус», «арестантка» или просто «женщина»… Одно дело – узнать историю Селины из ее собственных уст, в сумрачном мире тюрьмы, который настолько отличается от всех знакомых мне миров, что никто в нем – ни узницы, ни надзирательницы, ни даже я сама – не кажется вполне реальным. И совсем другое дело – услышать ту же самую историю здесь, от благопристойного джентльмена.
Наконец я спросила:
– А она действительно была таким успешным медиумом?
И мистер Хизер в восторге стиснул руки и воскликнул:
– Боже мой! Да, да! У нее на сеансах невероятные чудеса творились! Конечно, она была не столь известна, как лучшие лондонские медиумы – миссис Гаппи, мистер Хоум, мисс Кук из Хэкни…
Да-да, я слышала о них. Мистер Хоум, говорят, способен воспарять в воздух и голыми руками доставать из огня угли. А миссис Гаппи однажды переместилась из Хайбери в Холборн, пока писала слово «лук» в списке покупок.
– Ну вот, вы улыбаетесь, – огорчился мистер Хизер. – Вы – как все. Чем необычнее наши способности, тем сильнее вы жаждете их увидеть, чтобы потом объявить вздором.
Однако смотрел он на меня по-прежнему дружелюбно.
Вероятно, он прав, сказала я. Но Селина Доус, у нее ведь были не такие поразительные способности, как у мистера Хоума и миссис Гаппи, правда?
Мистер Хизер пожал плечами и сказал, что, вероятно, мы по-разному понимаем значение слова «поразительный». Он снова подступил к стеллажам и достал еще один том – тоже подшивку «Спирита», но более ранние номера. С минуту полистав страницы, он отыскал нужную заметку и показал мне со словами: не такое ли следует называть «поразительным»?
В заметке рассказывалось о сеансе, проведенном Селиной в Холборне: в темноте духи звонили в колокольчики и чей-то голос шептал в бумажную трубку.
Затем мистер Хизер протянул мне подшивку другой газеты, названия не помню. В публикации на раскрытой странице описывался частный сеанс в Кларкенвелле, во время которого незримые руки бросали на стол цветы и мелом писали имена на грифельной доске. А в одном из предыдущих номеров сообщалось о скорбящем джентльмене, который был совершенно ошеломлен, увидев послание из потустороннего мира, начертанное темно-красными буквами на голой руке Селины…
Вероятно, именно этот период своей жизни она с гордостью назвала «славными днями» в разговоре со мной. Эта гордость и тогда опечалила меня, а сейчас, при воспоминании о ней, мне сделалось еще печальнее. Цветы, бумажные трубки, проступающие на теле письмена – все это казалось безвкусным балаганным представлением, пусть даже и разыгранным духами. Во время последней нашей встречи Селина держалась как актриса, вспоминающая свою блистательную карьеру. Сейчас же, за строчками газет, я увидела эту карьеру в истинном свете – мимолетную карьеру бабочки или мотылька, проходившую в чужих домах, в постоянных переездах из одного унылого квартала в другой и в исполнении за гроши эффектных трюков, подобных цирковым номерам.