Гена Кравченко был опытным бойцом, — он не раз принимал участие в боевых операциях в составе разведгрупп, когда требовалось собрать информацию о передвижении караванов, в рейдах они брали в плен духов, приходилось бывать в разных передрягах. До дембеля оставалось меньше трёх месяцев, — он уже писал домой, что скоро приедет, жил ожиданием встречи с мамой, собирал фотографии для дембельского альбома… Он умел дружить — его уважали за справедливость и надёжность.
Быстро сориентировавшись, он направил своих ребят к укрытию, на позиции остался заступивший на смену дежурный расчет.
Если есть что-нибудь чернее безлунной афганской ночи, то это только преисподняя, — в темноте не видно собственную вытянутую руку. Поэтому на заставах тропинки основных маршрутов с двух сторон выкладывали камнем и белили его известью, — не для красы, а чтобы в темноте хоть как-то ориентироваться.
Генка Кравченко бежал замыкающим, направляя своих бойцов. До укрытия добежали все, а ему оставался всего лишь один шаг, — он уже наклонился, вступая под низкий свод укрытия, когда сбоку и немного сзади от него разорвалась духовская мина. Роковая случайность — незастёгнутый бронежилет, — и осколок, ударившись об изнанку передней части броника, рикошетом попадает в брюшную полость. Последний шаг, сделанный по инерции, — и он рухнул на руки товарищей.
Четыре бесконечных часа казались вечностью, — с каждой минутой из Гены по капле, вместе с кровью уходила жизнь, — внутриполостное кровотечение невозможно остановить без операции. А вертушка могла прилететь только посветлу, это не раньше пяти часов утра… Советы медиков, передаваемые по рации, были скорее бесполезными, поскольку спасти положение не могли…
Он метался в горячечном бреду, пересохшими губами звал маму, потом затихал ненадолго, и только стонал… А рядом, от бессилия стиснув зубы, сидели друзья, — всё, что они могли сделать, — это вколоть обезболивающее да смачивать его губы мокрым солдатским полотенцем, потому что давать ему пить было категорически нельзя, — об этом знали все…
Кто говорит, что на войне не плачут, тот ничего не знает о войне. Сухие, без слёз, горящие глаза, — это страшнее, чем текущие слёзы… Режущая боль терзает и выжигает душу, которая исходит молчаливыми слезами. И оглушающе стучит в висках назойливый вопрос: почему? Почему он, а не я?..
Когда прилетела вертушка, Катька уже была на 25-й, как она там появилась, никто не понял, да и не до неё было…
В вертолёт Генку погрузили в бессознательном состоянии, а до госпиталя живым довезти его уже не успели… Весть об этом на заставу пришла почти сразу же. Притихшая Катька, как-будто чувствуя свою какую-то вину, слонялась по заставе, с тоской заглядывая в потемневшие лица десантников.