Порядочная лягавая собака не имеет права лаять во время охоты и не смеет обращать внимания на зайца. Глупого лягаша обычно бьют, сильно бьют убитым зайцем для того, чтобы указать на все неприличие этой добычи; если так не сделать, собака приучается гонять, вспугивать всякую дичь, утрачивает стойку, гонит «в голос» летящую птицу, делает все это без толка, получается не то гончая, не то лягавая, а в сущности ни то, ни другое, нечто никуда негодное!
Дик, едва начавший охотиться, бросился было за лопоухим, неожиданно вскочившим перед ним на вырубке.
— Куда, — закричал я, — назад, Дик, не сметь. Назад, негодяй!
Он застыл на расставленных для прыжка лапах. Как же так? Дичь, ведь, сильно пахнет дичью, а почему-то нельзя, не надо.
— Не сметь, — сердито повторял я, указав туда, где заячьи лапы, удирая, поразбросали иглы и веточки хвои, — не сметь, не сметь… Понял?
Да, он понял. Вполне, совершенно понял, больше не потребовалось никогда ни малейшего окрика.
Но остаться равнодушным к запаху зайца, — нет, этого Дик не смог: зачуяв этот, очевидно, соблазнительный запах, он всегда совсем особенно ставил уши… Убедившись, что Дик в правилах лягавой собаки стал непоколебимо тверд, я повалил крупного русака, выскочившего в болоте, где мы искали дупелей. Как изумился, как недоумевал Дик! Этакая непоследовательность: запретил искать зайца, а сам стреляет. Вот тут и пойми, как быть порядочной собаке!
Дик, впрочем, не затруднился нисколько. Он с тех пор зайца уже не пропускал. Он делал стойку над каждым пушистым плутом, притаившимся перед ним, но все, от кончика слегка помахивающего хвоста до торчком поставленных ушей, все в Дике выражало явную насмешку: вот тут она, эта и дичь и не дичь, тут оно, странное существо, которое искать и запрещено, и заманчиво, и как будто должно…
При некоторой привычке к своей собаке, хотя бы она не отличалась особенными умственными достоинствами, охотник по ее поиску видит, к какой дичи она его ведет. Человек тут пользуется чувствами другого существа, каких он не имеет, какие ему почти непонятны, он проникает, заглядывает в дикий мир, давно ставший ему чуждым, но смутно памятный с бесконечно далекого времени. Могучее, особенное наслаждение, испытываемое охотником от охоты с собакой, не бессознательное ли воспоминание о том мире, вечно свежем и ярком?
Полудикий человек с почти дикой собакой охотится и теперь. Они попросту идут в лес, в болото. Собака умеет только чуять дичь; если она найдет ее раньше, чем подоспеет охотник, она поймает и съест ее. Но охотник знает своего четвероногого помощника, знает каждое движение его хвоста, догадывается, где таится добыча, и к ней спешит. Это первоначальная, наиболее грубая охота. А вот другая крайность, чрезвычайно далекая…