Русские беседы: соперник «Большой русской нации» (Тесля)

Выбранный день вызвал жалобу со стороны йенской консистории о нарушении указа о «дне субботнем», разбирательство дошло до герцога, решившего спор в пользу Фихте (Фишер, 2004: 165– 166) Яковенко, 2004: 79–81).

С первым из них Фихте в то время был настолько близок, что планировал поселиться совместно, семьями, и создать некую «общину», что звучало особенно скандально на фоне того, что Шлегель в это время открыто жил с Доротеей Фейт, дочерью Моисея Мендельсона, описав эти отношения в «Люцинде», о которой Фихте отзывался довольно благосклонно (Фишер, 2004: 191–192, Тайм, 2007: 455–459, 481–482).

Среди слушателей Фихте был, в частности, Клеменс Меттерних, в то время австрийский посланник при прусском дворе (Фишер, 2004: 195).

Здесь и далее все выделения в цитатах, кроме специально отмеченных, принадлежат авторам цитируемых фрагментов.

«Не совсем понятно, почему Бауэр отказывается признать… самой могучей из тех различных скреп, что сплачивают нацию, то именно, что напрашивается само собой: язык» (Каутский, 1918 [1908]: 24–25).

См., напр., эксплицитную ссылку на Фихте в приведенной выше цитате.

См. показательные отзывы о последнем, принадлежащие лорду Актону, писавшему о трех «разрушительных учениях», отрицающих законность «существующего порядка»: «Имеются три основные теории… оспаривающие современное распределение власти, собственности и территории и нападающих, собственно, на аристократию, средний класс и верховную власть. Это теории равенства, коммунизма и национальной независимости… Первую провозгласил Руссо, вторую Бабеф, третью Мадзини…» (Актон, 2002 [1862]: 28).

«Желая уничтожить враждебное ей, не отвечающее ее потребностям традиционное государство и заменить его новым, революционная буржуазия противопоставляет враждебной ей внешней силе государства постоянную внутреннюю общность нации: требованием ее становится, таким образом, то, чтобы сама эта внутренняя общность стала носительницей внешней силы, внешняя сила – охранительницей внутренней общности. В этом – источник принципа национальности» (Бауэр, 1909 [1907]: 194).

Данная политика стала невозможной в новых условиях по причинам роста числа и масштаба конфликтов и противоречий – издержки на балансировку и поиск компромиссов теперь уже, по мысли Бауэра, превышают получаемые выгоды, иначе говоря – транзакционные издержки стали слишком велики.

По еврейскому вопросу Бауэр, впрочем, лишь присоединялся к более ранней по времени формирования позиции Реннера (Джонстон, 2004 [1972]: 156).

Аллюзия на процитированный выше широко известный лозунг Дж. Мадзини.

[Рец.:] Кедури Э. Национализм / Пер. с англ. А.А. Новохатько. – СПб.: АлетейЯ, 2010. – 136 с.

[Рец.:] Миллер А.И. Нация, или Могущество мифа. – СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2016. – 146 с. – (Серия: «Азбука понятий», вып. 2).

[Рец.:] Як Б. Национализм и моральная психология сообщества / пер. с англ. К. Бандуровского, науч. ред. перевода М. Дондуковский. – М.: Изд-во Института Гайдара, 2017. —520 с.

См. об изменении значения выборов: Розанваллон П. Демократическая легитимность. Беспристрастность, рефлексивность, близость. – М.: Московская школа гражданского просвещения, 2015. С. 33–41. Ср. с проводящим эту логику менее явным образом замечанием Бернарда Яка: «На национальных плебисцитах, реальных или метафорических, нас не просят выбрать тех, с кем нам хотелось бы объединиться, – нас просят подтвердить связи, уже принятые нами от других» (стр. 147).

«Чтобы акцентировать гетерогенность, составляющую существенную часть жизни сообщества, я, характеризуя сообщество, говорю об общности (sharing), а не об идентичности… сообщества слагаются индивидами, в центре внимания которых находится нечто, что не столько стирает их различия, сколько наводит между этими различиями мосты» (стр. 90).

См. ссылку 1.

См. характерные разговоры в одесской и киевской громадах 1880-х годов, передаваемые в воспоминаниях Е. Чикаленко: «некоторые участники прямо отстаивали самоценность существования „Громады“ вне зависимости от того, осуществляет она какую-либо деятельность или нет – т. е. она выступала в данном случае как „спящий институт“» (Чикаленко, 1955: 78, 289–299 и др.).

Детальное описание событий этих лет с точки зрения польского исторического гранд-нарратива см.: Sokolnicki, 2014 [1919].

См. классическую работу 1960 г.: Кедури, 2010.

Показательны, напр., письма отцу этого времени Осипа Боядянского, учившегося в Харьковской семинарии: Василенко, 1904.

Впервые опубликовано: [Аксаков], 1896, 1906: 537– 548

Polska partia socjalistyczna.

[Рец.:] Украинский вопрос в русской патриотической мысли / Сост., предисл., послесл. и прим. А.Ю. Минакова. – М.: Книжный мир, 2016. – 800 с.

Так, за пределами сборника оказалась большая передовица И.С. Аксакова, опубликованная в «Дне» в 1864 г. в номере от 25 января, посвященная полемике с «Московскими ведомостями» по «украинскому вопросу». См.: Аксаков, 1887: 297–308.

В числе его подписантов были столь известные в дальнейшем в истории украинского национального движения лица, как В. Антонович и П. Чубинский.

См., напр., издание: Драгоманов, 1970 («Автобиография» напечатана в т. 1, «Австро-руськi спомини (1867–1877)» – во 2-м).

«Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия».

Последовательно против федерализма выступал И. Аксаков, противопоставляя ему земское самоуправление в его славянофильском понимании (см.: стр. 216, 232–233).

В документах следствия текст именуется «Законом божиим», об истории возникновения ныне привычного заглавия см: Нахлик, 2007: 43–44, прим. 140.

Дальнейшие ссылки на данную публикацию даются непосредственно в тексте с указанием тома, номера документа в составе цитируемого тома и страницы издания.

За пределами публикации, помимо малозначительных служебных справок, некоторых финансовых документов и т. п., остались, к сожалению, материалы по надзору за Ф.В. Чижовым в 1850—1860-х годах.

Т.е. Юзефовичу.

В статье, помещенной в «Библиотеке для чтения», «Поднестрянка» не упоминается.

Бальмень, Яков Петрович, де (1813–1845) – художник-любитель, знакомый Шевченко (познакомились 29. VI.1843), иллюстратор «Кобзаря», погиб 26.VII.1845 в Чечне.

Дело о розыске данного Хмельницкого не дало результата – см.: т. 3, № 181–183, 197, стр. 165–166, 176.

Чайковский Михаил Станиславович (1804–1886) – польский прозаик, во 2-й половине 1830-х приобретший польский прозаик, во 2-й половине 1830-х приобретший большую известность рассказами и повестями из казацкой старины.

Залеский, Юзеф Богдан (1802–1886) – польский поэт, наибольшую известность ему принесли в 1830-е годы стихи об Украине, воспевавшие казацкое прошлое.

Имеется в виду Конституция 3 мая 1791 г.

Для настроений Мицкевича времени, непосредственно предшествующего написанию «Книг народа польского и польского пилигримства», характерно его письмо И. Лелевелю из Дрездена от 23.III.1832: «Мне думается только, что нашим стремлениям следует придавать характер религиозно-нравственный, не имеющий ничего общего с финансовым либерализмом французов, и что основою должен служить католицизм [выд. нами. – А. Т.]. Знакомы ли вы с сочинениями Ламеннэ? Это единственный француз, который проливал искренние слезы над нами, его слезы были единственные, которые я видел в Париже. Мое пребывание в Познани и то, что я слышал в Силезии, подтвердили меня в моих убеждениях. Быть может, наш народ призван проповедовать другим народам евангелие национальности, нравственности и религии, презрения к бюджетам – единственного принципа теперешней чисто таможенной политики. Самые просвещенные французы лишены патриотизма и любви к свободе, они только резонерствуют» (Мицкевич, 1902: 282, ср. с письмом к гр. И. Грабовскому от 16.VI.1832: там же: 287).

Параллелью здесь становится и уподобление, сделанное в самом начале «Книги народа польского» Российской империи, под чью власть попала большая часть Польши, Римской, где вочеловечился Господь: как в Римской империи император объявил себя Богом и не знал ничего высшего над собой, так и «Российский император является главой веры, и во что велит верить, в то верить должны», в чем отличен даже от султана турецкого, над которым закон Магомета, который он не может сам трактовать (Mickiewicz, 1832: 6–7).

Здесь и далее «Книга бытия…» цитируется в тексте с обозначением параграфа по русскому варианту, найденному при обыске у Гулака (т. 1, № 145, стр. 152–169), в случае необходимости отмечаются разночтения с двумя экземплярами на украинском (т. 1, № 145, стр. 152–169, № 332, стр. 250–258).

В укр. варианте Гулака, правда, поставлены просто «фiлософи», но в экземпляре, изъятом у Костомарова, стоит: «лукавi фiлософи».

Здесь память подводит Костомарова: у Гулака был изъят экземпляр «Книги бытия…», писанный в два столбца на украинском и русском языках рукою Костомарова (т. 1, № 145, стр. 152–169, на стр. 153 того же издания помещена фотография первой страницы рукописи).

Данный фрагмент по цензурным соображениям не вошел в издание 1890 г. (см. обозначенный пропуск: Костомаров, 1890: 67), будучи опубликован только в 1922 г.

Впервые опубликованного в 1918 г. (Смолш та in., 2005:211).

На следствии Костомаров комментировал это письмо следующим образом: «… я к нему [т. е. к Кулишу. – А. Т] писал, что истинный христианин не должен пристращаться к каким-нибудь обычаям народным и вообще к массе того, что называется народностью, и что ежели малороссийская народность пропадет совершенно, то это еще не потеря для человечества, ибо, значит, так нужно…» (т.1, № 346, стр. 280–281).

Что спор о христианстве продолжался – свидетельствует письмо Кулиша от 16.1.1847 г., в котором он зовет Костомарова к себе на свадьбу на хутор Белозерских Матроновку со словами: «Мы окончим наш диспут о христианстве, если это будет дозволено комнатами» (МЫковсысий, 1928: 69).

На следствии Кулиш показывал: «Костомаров писал ко мне в одном из своих писем: „Горькая, ничтожная судьба Украйны происходит от ничтожества души народа^» (т. 2, № 36, стр. 48).

Отвечая на вопросы следствия 14 апреля 1847 г., Андрузский писал:

«О существовании тайного общества, называемого Славянским обществом св. Кирилла и Мефодия, мне известно не было, а о существовании просто Славянского – я знал вот что:

a) особенной организации не имело, связывалось и держалось доброю волею каждого, а не какими-либо положениями и уставами,

b) главная цель, соединявшая всех, была: соединение славян воедино, принимая за образец Соединенные Штаты или нынешнюю конституционную Францию,

c) частная при ней существовавшая цель малороссийская: восстановление Гетманщины, если можно отдельно (желание тайное), если нельзя – в Славянщине,

d) о цели польской не упоминаю. Она мила каждому родовому поляку и обнаруживается одними только желаниями и надеждами. Вот она: восстановление Польского королевства по Днепру и реку Южную Двину. Представителем главной цели: Костомаров – умеренно, полный его последователь – Н.И. Гулак.

Представителем малороссийской цели: поэт Шевченко и Кулиш – в высшей степени, умеренный – Посяда – казенный крестьянин. Он только и думал, что о крестьянах.

Маркович, Навроцкий и Белозерский держались обеих целей и были более ученики, чем учители» (т. 2, № 517, стр. 501).

[Рец.:] Сергiй Плохiй. Козацкий мiф. Iсторiя та нацiетворення в епоху iмперiй / Авториз. пер. з англ. М. Климчука. —К.: Laurus, 2013. —440 с. – (Серiя «Золотi ворота», вип. 5) – тираж 1.000 экз.

Презентация англоязычного издания состоялась в декабре 2012 г.: Plokhyб 2012.

Отметим, что у Лебединцева были к тому основания: так, в мае 1882 г. ему удалось добиться от Костомарова уменьшения полистной платы по сравнению с другими аналогичными изданиями, в которых тот сотрудничал. 22 мая 1882 г. Костомаров писал тому: «Благодарю вас за присланный гонорар. Я получаю с „Исторического Вестника“ и с „Русской Старины“ по 125 р., но с вас довольно будет сто рублей, как вы сами назначили, так как вы пишете, что ваш журнал еще мало имеет подписчиков» (Данилов, 1907: 255).

Статья Костомарова «Жидотрепание в начале XVIII века» была опубликована в «Киевской Старине» за 1883 г., в №№ 1 и 3.

Редактору «Исторического Вестника».

Помимо этих доходов Костомаров получал жалованье от Министерства народного просвещения, как член археографической комиссии, а затем, благодаря гр. Д.А. Толстому, ему была назначена пенсия.

Опубликовано: Костомаров, 1890: 479–490.

Классик уже советской историографической науки, Рубинштейн, называя эту характеристику «меткой», одновременно отмечал, что она «может быть распространена и на всю историческую работу Костомарова [выд. нами. – А. Т]» (Рубинштейн, 2008: 501), и уже от себя давал научному творчеству Костомарова следующую, весьма жесткую оценку: «У Костомарова художественность мышления заменяется декоративной живописностью, как внешней формой литературного рассказа, полуромантического повествования с выдуманными разговорами в духе античных писателей и нашего литературно-риторического направления XVIII в. Это – не художественность восприятия и мышления, а внешняя художественность стиля…» (Рубинштейн, 2008: 503).

Наиболее отчетливое публичное выражение представления Костомарова о желаемом устройстве Руси получили в момент Польского восстания 1863 г., в газете Военного министерства «Русский инвалид» – в ней Костомаров писал:

Сын Н.А. Полевого, П.Н. Полевой, писал о временах своего студенчества: «Помню, что меня лично привлекало к Костомарову и еще одно случайное обстоятельство: внешностью своею он сильно напоминал мне моего покойного отца, к которому он всегда относился с большим уважением» (Полевой, 1891: 516).

К этому сюжету Костомаров обращался неоднократно, вновь и вновь повторяя свое утверждение, несмотря на критику, которой оно незамедлительно подверглось как со стороны историков, так и этнографов и филологов. См., напр.: Костомаров, 1863[1861]: 36, 1868[1863]: 3-13.

Ср. с критическим замечанием в адрес М.О. Кояловича: «Заметим г. Кояловичу, что он неправильно употребляет слово „княжество“. У нас княжеств до Татар не было, и нигде в древности не употреблялось это слово. Под словом „княжество“ можно разуметь определенную территорию, принадлежащую государю, под именем князя. У нас не было таких территорий. У нас были земли и княжения в землях, а не княжествах, иными словами – наши области до Татар получали свою автономию не по принадлежности их лицу владетеля в определенных границах, а по населению, составлявшему группу, которая сознавала свою цельность и отличие от других. Это и называлось землею» (Костомаров, 1928 [1864]: 208).

В наиболее радикальной форме этот взгляд нашел отражение во вступительной лекции Костомарова 1859 г. – в более поздних печатных работах он неизменно подвергался смягчению и более или менее существенному изменению. В лекции он говорит об этом так: «С половины XII века удельный принцип [отметим неясность терминологии – ранее в том же тексте, на стр. 15, он назван «федеративным», противопоставленным «единодержавию». – А. Т] совершенно берет верх, вместо произвольных княжеств выступает самобытность земель по природному делению: на севере расцветает Новгород, готовый дать новый толчок русскому удельному миру. Вдруг – нахлынули Монголы. Это плачевное событие остановило механизмы русской жизни [выд. нами. – А. Т.]. Цельность, не достигши полноты своей, так сказать, застывает в своем течении, замерзают ее горячие силы, двигавшие ее вперед» (Костомаров, 1861: 16).

См., напр., из ранних подобных отзывов: Семевский, 1886.

См: Мотин, сост., 2012: 31–34.

В 1859 г., например, Костомаров предлагал отдать рукопись «Богомолов» Д.Л. Мордовцева или в славянофильскую «Русскую Беседу», или переслать к нему, в Петербург, отмечая попутно: «и здесь пристроить можно, и там» (Мордовцев, 1885: 621).

Впрочем, аргументы Костомарова не убедили графиню – напротив цитированного места она сделала пометку: «Вот эти главные черты и можно исказить» (цит. по: Абрамович, 1926: 82).

См., например, письмо Костомарова Д.Л. Мордовцеву в Саратов от 28 июля 1859 г. с предложением сотрудничества в основываемом журнале: Мордовцев, 1885: 619.

Промежуточную фазу отношений можно наблюдать, например, из письма к жене В. Белозерского, Н.А. Белозерской, затем (после того, как разошлась с мужем) ставшей на многие годы личным секретарем и помощником Костомарова: «Чем больше я присматриваюсь к малороссийскому обществу тем более оно охлаждает меня… Нет ни капли истинной любви к общему делу и готовности пожертвовать своими личными побуждениями добру ближних. Ваш Василий Михайлович положительно выше их всех нравственно, хотя не без качеств своего общества… поэтому как бы я с ним ни рассорился, как бы ни готов был внутренне разругать его, а все-таки как осмотришься кругом да поищешь между малороссиянами человека, так и кончишь дело тем, что ему первому и протянешь руку» (Белозерская\, 1886: 621, письмо от 6 апреля 1862 г.).

См., напр., характерный пассаж из работы 1861 г.: «Печерский монастырь указал русской религиозности… то направление, которое в делах общественных обращало действие христианского нравоучения со всеми наставлениями единственно к совершившемуся факту а не касалось самого общественного порядка. Преподобные святые печерские развили это начало. Антоний был благорасположен и к Изяславу, и к Всеславу и за последнего был первым изгнан. Феодосий жил в согласии и осыпал благословнями Изяслава, а потом изгнавшего его брата, Святослава… Однажды пришла к Феодосию убогая вдовица жаловаться на судью, который ее обобрал и решил неправо ее дело. Феодосий упросил судью возвратить ей неправильно взятое. Но Феодосий не считал своим делом стараться, чтоб таких судей не было. Он заступался – говорит его житие – за утесненных перед князем и судьями, и это ставится в заслугу его милосердию, но с точки зрения Феодосия не было потребности изменения того порядка, от которого зависели утеснения, облегчаемые его заступничеством. Точно такое направление получило и после него влияние церковных мужей на общественную жизнь… Покорность настоящему, отсутствие мысли об общественном движении – было основою нравственного понятия, выработанного на религиозной почве» (Костомаров, 1863 [1861]6: 115–116).

Д.Л. Мордовцев вспоминал: «А эти беганья по церквам! Эта черта набожничества проходит через всю его жизнь. В молодости, как и в старости, он более всего любил посещать церкви, монастыри, слушать церковное служение. Дома он усердно молился утром и вечером, и притом с особенною обрядностью. Когда утром еще никто не вставал, он зажигал обыкновенно две массивные восковые свечи и молился, и всегда долго. На ночь совершал то же, когда домашние его ложились спать» (Мордовцев, 1886: 309).

В описании последнего года жизни Костомарова, составленном вдовой, приводятся его слова, сказанные незадолго до смерти, после пасхи 1885 г.: «Три раза в жизни я был лишен возможности присутствовать на богослужении в эту великую ночь: первый раз в Петропавловской крепости в 1848 году, когда, заключенный в Алексеевской равелине, я рыдал, слушаючи гул колоколов и пушечную пальбу, возвещавшие о великом торжестве, второй раз – в 1883 году, вследствие кровохарканья, и теперь – последний раз сегодня, здесь, прикованный болезнью к этому диванчику» (Костомарова, 1895: 10).

См.: Шенрок, 1901: 36, прим. 2 – со ссылкой на воспоминания А.М. Белозерского.

От первого брака, с Марией Криськовой, у отца был старший сын, Михаил (1803 г.р.).

Кулиш П.А. Как у нас гибнут горячие люди: Воспоминания о Петре Яковлевиче С[ердюкове] // Экономист. – 1862. Кн. 5/6. С. 4. Цит. по: (Нахлiк, 2007: 1: 17.

Оценки его, впрочем, были далеки от блистательных ((Нахлiк, 2007: 1: 18).

Закон Божий – 4.

Российская словесность – 5.

Логика – 3.

Латинский язык – 3.

Немецкий язык – 3.

Французский язык – 4.

География и статистика – 4.

История – 4.

Физика – 3.

Математика – 1.

Как можно видеть, в отвращении к математике Кулиш сохранил постоянство, столь несвойственное его натуре.

Помимо этого, Максимович приходился также племянником И.Ф. Тимковскому, директору Новгород-Северской гимназии во времена обучения там Кулиша (Чалый, 1889: 165–166).

О близости с Костомаровым и том значении, которое ему в эти годы придавал Кулиш, говорит, например, письмо последнего к Юзефовичу, отправленное после получения известия о назначении Костомарова на должность адъюнкта русской истории в университете Св. Владимира: «Я очень рад, что Костомаров будет в числе Ваших университетских оракулов. По крайней мере, теперь вы будете иметь в словесном отделении хоть одного профессора не ремесленника. Это душа благороднейшая, руководимая чистейшими побуждениями, и если хотя несколько студентов уразумеют его и пойдут его дорогою, благо им будет! Можно ли ждать чистого энтузиазма к науке в студентах, когда их профессоры не похожи нисколько на пророков? Личность профессора – великое дело! Я знаю не одного юношу, в котором Ваш Новицкий сегодня поселял возвышеннейшие помыслы философиею Сократа, а завтра уничтожал их своим ничтожным, мелочным, чуждым всякого самопожертвования характером. Какую же пользу могут принесть юношеству Иванишеву и другие, холодные и на кафедре, и в жизни? Странно! Эти господа воображают, что довольно профессору ясно изложить свой предмет, и просвещение возьмет свое. Он много сделает для Вашего университета!» (Кулиги, 1899а: 309, письмо от 8 июля 1846 г., Новая Деревня [Петербургской губернии]).

Заочное знакомство Плетнева с Кулишем началось еще в феврале 1845 г., когда последний прислал Плетневу как редактору «Современника» пять глав «Черной Рады»: «Его письмо и сочинение, – сообщал Плетнев Я.К. Гроту 21 февраля 1845 г., – препровождены мне Юзефовичем, помощником киевского попечителя, который рекомендует мне его как человека и с талантом, и с благими намерениями. Хотя, конечно (строго говоря), не слишком выгодно для журнала, что в нем является только пять глав даже отличного романа, НО, при неверном материале для 12 книжек, какое неожиданное сокровище соблазнительно – и я тотчас же отдал в набор главу первую с примечаниями к ней, большею частию цитатами из авторов, писавших об истории Малороссии. Я смотрю на эти отрывки – не как на ромащ а как на дополнения к запискам о Малороссии» (Грот, 1896:404).

См.: Грот, 1896: 528, письмо от 22 августа 1845 г., 536, письмо от 29 августа 1845 г.

Седьмой портрет, И. Пулюя, А.М. Кулиш повесит на стену уже после смерти Кулиша, когда между ней и Пулю ем завяжется интенсивная переписка.

К ним прибавился упомянутый выше Ригельман, несколькими годами ранее путешествовавший по славянским землям и интересовавший Кулиша в том числе с точки зрения советов и рекомендаций, которые он мог дать к предстоящему путешествию.

Ошибка памяти: в действительности пожар, погубивший старый дом, произошел в 1885 г.

Белозерский Н.М. Кулиш. Сведения, собранные] мною, для его биографии. 1819–1854 // Институт рукописей Национальной библиотеки Украины им. В.И. Вернадского НАН Украины. – Ф. I, № 25743.

История этих отношений, впрочем, до сих пор мало известна – Марко Вовчок, не только близко знавшая Кулиша, но и многое знавшая о его отношениях с Е.И. Красковской через своего мужа, Афанасия Марковича, писала редакции «Русских Ведомостей» в 1903 г.: «Достойно сожаления, что до сих пор находятся под спудом его письма к Е.И. К-ской (его первой любви, пережившей почти полтора десятилетия)…» (Марко Вовчок 1984: 397, поправка ошибочной расшифровки сокращения: (Нахлiк, 2006: 14)

Белозерский был арестован 11-го числа, когда в Варшаве стал известен из Чернигова приказ о его задержании (КМТ-1: 397).

Уже в записке III отделения, представленной шефу, гр. А.Ф. Орлову, не позднее конца марта 1847 г., говорилось: «Нет сомнений, что профессоры Бодянский, Шевырев, Погодин, цензор Куторга и другие почтенные люди не питают вредных замыслов и трудятся для пользы науки, но некоторые из них извлекают из старины все, что ни есть в ней, без всякой предусмотрительности, не догадываясь, что многие сведения старины применяются неблагонамеренными людьми к своим злоумышленным целям. В изданиях своих они помещают выписки и мысли о прежней самостоятельности или вольнице подвластных ныне России племен славянских, а злоумышленные люди основывают на этом свои теории и даже тайные общества, домогаясь восстановить прежнюю вольницу не только в тех племенах, но даже в целой империи» (КМТ-3: 293).

Значительную обеспокоенность правительства вызывали возможные международные осложнения, которые могло повлечь славянское движение. Так, например, при допросах Ф. Чижова и Н. Ригельмана особое внимание обращали не только на связи с западными славянами, но и на то, «не входило ли в предмет размышлений ваших соединение славянских племен», и т. п. (КМТ-3,156–157, 235). Два года спустя, весной 1849 г., Николай I сделает пометку на протоколе допроса И. Аксакова, напротив слов последнего о случайном происхождении имени «славянофилов»: «…под видом участия к мнимому угнетению славянских племен таится преступная мысль о восстании против законной власти соседних и отчасти союзных государств и об общем соединении, которого ожидают не от божьего произволения, а от возмущения, гибельного для России!.. И мне жаль, потому что это значит смешивать преступное с святым» (Аксакову 1988: 501–502). Здесь же, кстати, заметна двойственность позиции самого государя – он не отказывался считать цель «общего соединения» славян (и, следовательно, использование этой категории – вопреки тому, что утверждал в кризисной ситуации 1847 г. Уваров) желанной, одновременно почитая, разумеется, неприемлемым либеральный и/или демократический дух национальных славянских движений. Примечательно, что в ходе Крымской войны акцент будет сделан на христианском характере войны, защите православных в Османской империи – (прото)национальные категории, к которым все чаще обращались при описании, анализе и в пропаганде относительно Европейской Турции с 1820-х годов, будут решительно оттеснены (см.: Таки, 2017: гл. 5).

Перфильев доносил гр. А.Ф. Орлову 5 апреля 1847 г. о московских славянофилах: «По общим отзывам, цели политической никто не подозревает, хотя и высказывается желание и ожидание, чтобы Россия, отбросив чужестранные элементы развития, обратилась на путь развития исключительно национального, но эти желания так неопределенны, что у них нет никакой прямой цели, кроме нападения на русский европеизм и вследствие этого на недостаток национальности.

Некоторые признают явление славянофилов явлением полезным в том отношении, что в случае неблагонамеренного направления одной из партий на поприще литературном она не только не найдет в другой отголоска своим мыслям, но даже скорее найдет в ней противника» (КМТ-3: 295).

В издании материалов КМТ письмо ошибочно атрибутировано некоему «П.А. Погодину» – контаминация инициалов Плетнева с именем московского историка.

В дальнейшем интерпретация причин отказа от должности претерпела существенное изменение – в прошении, поданном А.М. Кулиш гр. Орлову в феврале 1849 г., явно составленном ее супругом, говорится о том, что «совершенно неопытный в делах подобного рода, муж мой боялся, что одной добросовестности не будет достаточно для исполнения этой обязанности, а необходимо еще совершенное знание дела и опытность. Поэтому он просил губернатора позволить ему не принимать этой должности, изъявив при этом готовность исполнять все другие обязанности, какие угодно будет возложить на него. К несчастью, его превосходительство остался недоволен отказом моего мужа, не вполне, может быть, вникнув в причины этого отказа, который сверх того делал его неисполнительным перед вами» (КМТ-2: 139).

Пасхи.

Плетнев помогал Кулишу и деньгами: так, в первой половине 1849 г. он послал тому 100 руб. серебром, сумму, при обстоятельствах Кулиша, весьма значительную (более 300 руб. ассигнациями по тогдашнему курсу) – КМТ-2: 151.

Кочубей уже в 1848 г. ходатайствовал перед III отделением «о дозволении Кулишу отправиться на жительство в деревню» (КМТ-2: 131), 11 июня 1849 г. Кулиш извещал Бодянского: «Вчера проезжал через Тулу сенатор А.В. Кочубей, всегдашний покровитель Белозерских. Он подал мне надежду со временем получить место в Москве при Капнисте. Это сделалось бы скоро, если б не какая-то глупая история в Петербурге, обеспокоившая правительство.

Итак, есть надежда, что осенью и мы будем жителями московскими» (Кулиш, 1897а: 252). Не оставит Кочубей поддержки Кулиша и в дальнейшем – через него будет представлена в 1851 г. в III отделение, в сопровождении ходатайства сенатора о благосклонном рассмотрении, рукопись романа «Березин…».

Здесь видно отражение лексики самого Дубельта – ср. с Запиской начальника III отделения гр. А.Ф. Орлова управляющему III отделением Л.В. Дубельту по делу Ф. Чижова (май 1847 г.):

«Государь император изволил мне приказать лично видеться с г-ном Чижовым, благодарить его за откровенность, доказывающую, что он честный человек, посоветовать ему не увлекаться слишком выспренными мечтами, происходящими, однако же, от хорошего начала, и сказать ему, что по вышеизложенным предметам и темам он может продолжать свои литературные занятия и позволяется ему на место цензуры присылать их ко мне.

Развей эти краткие слова и привези завтра, я представлю государю императору на утверждение.

Государь поставил мне в пример Полевого, который с тех пор, как такое же было ему дано позволение, совсем переменил направление своих сочинений.

Примечание Дубельта: Могу вполне сказать, что Полевого и Надеждина я переродил» (КМТ-З: 255).

Перевод не состоялся благодаря упрямству Бодянского и нашедшимся заступникам, так что спустя полгода он был восставлен в профессорской должности в Московском ун-те.

Речь идет о словах Божьего человека в разговоре с «панотцом» Шрамко, исключенных в последующей редакции (надобно полагать, собственно по стилистическим мотивам, так как цель этого диалога состояла в демонстрации Божьего человека как умеющего всюду быть «своим», для кого Божий мир – его дом): «…скажу вам что честнее Турка нет в свете народу. Ни один купец наш не пожалуется, чтоб его обманули… когда-нибудь хоть на копейку. Там купцы даже лавок никогда не замыкают, и кому что нужно, приходит в лавку, хоть и нет в ней купца, взял, что ему надобно, положил деньги и пошел себе. Если б Туркам дать нашу веру, то не было б и народу лучшего на свете.

– Ну, уж извини меня, батько, что я тебе попротиворечу, – возразил Шрамко, – лучше Козаков не было и не будет народу!

– Ох, ох, ох! дай Бог чтоб этому была правда! – сказал вздохнувши Божий человек» (цит. по: Петров, 1929: 400).

Командировка не состоявшаяся, так как Кулиш был арестован в Варшаве, где остановился на месяц перед отъездом за границу дожидаясь паспорта для жены (она не была вписана в выданный ему в Петербурге в конце 1846 г., поскольку тогда они еще не повенчались) и работая в местных библиотеках.

То есть «Истории Русов», автор которой скрылся под именем архиепископа Георгия (Конисского).

На следствии Костомаров комментировал это письмо следующим образом: «…я к нему [т. е. к Кулишу. – А. Т.] писал, что истинный христианин не должен пристращаться к каким-нибудь обычаям народным и вообще к массе того, что называется народностью, и что ежели малороссийская народность пропадет совершенно, то это еще не потеря для человечества, ибо, значит, так нужно…» (КМТ-1: 280–281).

Что спор о христианстве продолжался – свидетельствует письмо Кулиша от 16.1.1847 г., в котором тот зовет Костомарова к себе на свадьбу на хутор Белозерских, родственников будущей жены Кулиша (известной под псевдонимом «Гана Барвинок»), Матроновку со словами: «Мы окончим наш диспут о христианстве, если это будет дозволено комнатами» (Мiяковський, 1928: 69).

Начало «Алексея Однорога» было опубликовано в 12-й, декабрьской книжке «Современника» – с продолжением уже в 1853 г., т. е. в момент подписки, когда печатались наиболее «ударные» вещи, способные заинтриговать читателя и побудить его подписаться на следующий год.

О событиях в жизни Кулиша 1847–1854 гг. см. подробнее: Петров, 1929: 1—71, Нахлик, 2007: 60– 103, Тесля, 2015а.

Историю создания и опубликования текста см.: Аксаков, 1960: 5, Петров, 1929: 80, цитата из письма В.С. Аксаковой к М.Г. Карташевской.

При соучастии в редакции последовательно Т.И. Филиппова, П.И. Бартенева, М.А. Максимовича и в период 1858–1859 гг. при фактическом редактировании И.С. Аксаковым.

В следующем, 1860 г. издание превратилось в непериодические сборники, были выпущены две книжки, последняя из которых приобрела мемориальный характер, открываясь некрологической заметкой Кошелева на смерть А.С. Хомякова и завершаясь некрологом К.С. Аксакова, написанным М.П. Погодиным.

Атрибуция авторства перевода: Русская беседа, 2011: 514, прим. 64.

Письмо в тексте помечено 9 апреля 1858 г. (Петров, 1929: 373), но это явно ошибочно при сопоставлении с датой предшествующего письма, отправленного сразу же по возвращении из Брюсселя.

Поскольку логика языкового национального «возрождения», отстаиваемая Кулишем, является общей для процесса нациестроительства и многократно и разнообразно обсуждалась в предшествующие десятилетия чехами, словаками, сербохорватами и др. участниками аналогичных движений. В рамках той же языковой политики находится, например, принципиальный для московских славянофилов вопрос об издании русского перевода Св. Писания и о переходе к русскому языку в богослужении.

Данная схема в романтическом виде представлена в «Книге бытия украинского народа» (см.: Тесля, 2015): деполитизируя ее, Кулиш тем самым вводит ее в сферу политического использования.