— Ишь, язва! Как белка летает по дереву, — поглядывал Филимон Прокопьевич. — Кем будешь, Демид: кедролазом аль водолазом?
— Комсомольцем хочу, — сказал однажды сын.
— Што-о? Под анчихристову печать метишь? Я те покажу комсомол! Попробуй токмо. Так исполосую шкуру — сам себя не признаешь.
— Все в школе вступают, и я вступлю.
— Все, гришь? А ну, слазь, лешак!.. Я те покажу комсомол!
И — показал. Содрал с Демки шароваришки на лямках и долго порол ремнем с медной пряжкой, приговаривая: «Вот те, выродок анчихристов, комсомол и вся советская власть. Вовек не забудешь».
Постепенно между отцом и сыном будто кошка хвостом дорогу перемела — оказались чужими. Отец давил на сына жестокою синевою глаз, бил нещадно, на всю мужичью силу, на что сын отвечал угрюмым, настороженным сопением. И хоть бы раз попросил пощады. Упрется глазами в землю — ни слова. Только кряхтит — тяжело, с придыхами.
Как-то поутру Филя позвал Демку в моленную горницу, поставил на колени перед иконой Пантелеймона-чудотворца и спросил:
— Чадо, зришь ли Бога?
Демка поглядел на иконы и лба не перекрестил.
— Зришь ли Бога, вопрошаю? — наступал Филя.
— Какого Бога? Тут одни доски разрисованные.
— Што-о?! — вытаращил глаза Филимон Прокопьевич. — Доски, гришь? Ах ты, окаянный выродок! — И, как того не ждал Демка, Филимон Прокопьевич схватил его за тонкую шею и ударил лбом в половицы. Раскровенил нос, губы, и кто знает, до какой степени измолотил бы его, если бы под тот час не подоспел Мамонт Головня, председатель сельсовета.
— Истязательством занимаешься? — гаркнул высоченный Головня, вторгаясь в моленную. — За такой номер при советской власти очень свободно загремишь в тюрьму. Сей момент составлю протокол, единоличная контра!
Филимон Прокопьевич позеленел от злости.
— А ну, гидра библейская, пойдем в сельсовет, потолкуем.
Почуяв недоброе, «как-никак Филимон-то хозяин: а без хозяина и дом — сирота!» — Меланья кинулась в ноги Мамонту Петровичу и, заламывая руки, причитая в голос, всячески чернила собственного сына.
— Кабы знали, какой он вреднущий аспид, осподи! — вопила она. — С отцом огрызается, девчонок затравил, змееныш. А лодырюга-то, лодырюга-то какой, осподи! Сидит себе с книжками, и хоть рожь на нем молоти! Как же такого лоботряса не проучить? В петлю из-за него лезти, што ль?
У Демки от напраслинных слов матери слезы закипели в глотке. Это он-то лодырюга! С утра до ночи работает, и он же лоботряс.
— Уйду от вас! Все равно уйду, — бормотал Демка, размазывая кровь по щекам. — Живите со своими иконами и с Библией. И в Бога вашего дурацкого совсем не верую. Вот!