Меланья не стала слушать — Демка плакал от боли — на руках сидеть не мог.
— Чой-то вы пристали ко мне, бабка? Самой тошно. Голову не знаю где приклонить, а вы говорите всякое.
И ушла.
— Нету прозрения, вижу! Тьма пеленает людей, — сказала вслед Меланье бабка Ефимия.
…Все это время, после того как дом Ефимии в прошлом году сожгли белые, а люди метались в схватках друг с другом — красные с белыми, белые с красными, бабка Ефимия, покинутая всеми, нашла себе пристанище в старообрядческом женском скиту в Бурундате, куда Меланья отвезла хворую сироту Апроську. Но и в Бурундате у монашек не прижилась мятежная старуха — попрала старообрядческий устав, объявив его еретичным, и добиралась теперь до Минусинска в поисках своих дальних родственников. По пути в Минусинск заехала в Белую Елань, чтоб поклониться могиле Мокея Филаретыча — старому тополю, и тут застала зверство — избиение ребенка.
И подумалось Ефимии: не от того ли в мир приходит жестокость, что люди, терзая друг друга, сами не зная того, порождают изгоев, а не праведников? В любви рожденный, без любви взращенный — кем будет? Зверем.
Погостила бабка Ефимия у тополя, вороша свои древние мысли и столь же древние видения, и пошла по стороне Предивной в поисках приюта на ночь.
Боровиковых минула — чуждые люди…
Была ночь. И была тьма.
Черная осенняя тьма за окнами под тополем. И черная тьма на душе Меланьи.
Рабица Господня отстаивала всенощную молитву перед иконами, чтоб настало прозрение.
Молилась, молилась.
Мерцали у древних икон три свечечки.
Рядом с Меланьей лежал топор.
Филимон знал, зачем Меланья взяла топор и держала его под руками, а потому и удалился в горницу, где проживала квартирантка, Евдокия Елизаровна.
Квартирантка три дня как уехала в казачий Каратуз.
Филимон не знал, что в Каратузе, в Арбатах и в Таштыпе восстали казаки.
Уезд будоражился. Партизаны крестьянской армии Кравченко и Щетинкина ушли в Ачинск и Красноярск, а белые, улучив момент, подняли казаков…
Филимону намылила шею гражданка. Глаза бы не глядели ни на что в эком круговращенье.
Меланья молилась, чтоб святые угодники надоумили, как ей спасти возлюбленное чадо — сына Демида, чтоб не быть клятвопреступницей перед убиенным Прокопием Веденеевичем.
Молитва на измор тела — тяжкая, а голоса видений тихие и внятные, из уст в ухо будто.
Меланье послышался голос Прокопия:
«И сказано, исполни волю мою: быть Деомиду духовником. Пущай ярится мякинная утроба, а ты будь твердой, каменной и обретешь силу. Вези к праведницам в Бурундат Демида, куда отправила в храмов праздник сироту Апроську, и попроси игуменью Пестимию, чтоб обучили чадо читать Писание, службы править и чтоб не опаскудился он среди нечистых, которых везде много. В обители будет ему спасение. Пущай не даст корову Филимон для Апроськи, а ты отрой мой клад и возьми с собой долю и отдай Пестимии — ребенчишка примут, и благодать будет».