— А что же потом, как катер? — напомнил Кошкин.
Но ответить Кречет не успел. Вместо него заговорил Горбань:
— Об этом я вам расскажу, как дальше разворачивались события. Когда убило командира, а Кречета выбросило за борт, я встал у руля и повел катер к тому месту, где в воде барахтался мой друг. Но тут разорвался снаряд, и катер лишился хода. Тем, кто остался в строю, я крикнул: «Ребята, будем стоять насмерть!» Фрицы долго не подходили, а когда один их катер все же подвалил к нам, я швырнул гранату, и она разорвалась на его палубе. Ну гитлеровцы поняли, что нас голыми руками не возьмешь, и открыли огонь из орудий. Снаряд угодил в рубку катера. Меня ожгло огнем. — Горбань пошевелил прутиком потухающий костерок. — Очнулся я уже на рыболовном сейнере и, верите, до слез обрадовался, что подобрали меня наши советские рыбаки. Ну а дальше лежал в госпитале, штопали меня, латали. — Тарас Иванович махнул рукой. — Плохо мне было в госпитале — хуже некуда. Все спешат на фронт, на боевые корабли, а я лежу с раненой ногой, будто какое бревно. Хотели ногу отрезать, да я не согласился. Теперь вот малость хромаю. А так — вполне ничего, силенки еще есть, могу даже вызвать Кречета на поединок. Хочешь? — Он с вызовом посмотрел на бригадира, но тому было явно не до веселья.
— Когда вы бежали из плена? — вроде бы между прочим спросил Кошкин Кречета.
— Осенью сорок четвертого, как раз на пятый день плена. Потом попал служить на тральщик. Снова тонул... — Кречет закурил. — В начале октября вновь встретился с Тарасом. В то время он служил на берегу в минно-торпедной мастерской, где снаряжали торпеды для подводных лодок. Тогда же я узнал от него, что был он ранен в ногу и в море его подобрали наши рыбаки.
— Вас ведь тоже взяли в эту мастерскую? — помог майор Кречету.
— Это Тарас. Он порекомендовал меня, поручился. — Кречет погасил огонек папиросы. — Он тогда был мичманом, ну и носил погоны мичмана. Позже, после войны, Тарас подался в рыбаки и меня потянул за собой. Так вот и держимся друг дружки все эти годы.
«Тарас подался в рыбаки и меня потянул за собой...»
Вспомнился давний разговор, майор произнес эту фразу вслух, прошелся по кабинету, потом отыскал в столе тощую папку, где имелись документы на бухгалтера колхоза. Особенно его озадачил документ, полученный из архива Министерства Обороны СССР, хотя данные в нем и не расходились с теми, что сообщал в своем послужном списке Горбань. «Сообщаем, что по учетам, — уже в который раз читал майор, — мичман запаса Горбань Тарас Иванович, 1923 года рождения, уроженец Горьковской области, находился в частях действующего флота (служба на торпедных катерах в качестве минера-торпедиста), имел ранения...» И далее шло перечисление кораблей, на которых он воевал. В документе о госпитале, где якобы находился Горбань, — ни слова. Между тем в своем рапорте, датированном октябрем 1944 года, Горбань, в частности, писал: «Докладываю, что я совершенно здоров, хотя чуток и хромаю. Прошу командование разрешить мне продолжать службу на боевых кораблях. Я не могу отсиживаться в тылу, когда мои товарищи каждый день рискуют жизнью. Хочу внести свой скромный вклад в разгром фашистских извергов. А если мне откажут, то прошу определить на службу в минно-торпедную мастерскую, где я смогу полностью применить свои знания по подготовке боевого оружия для подводных лодок».