Но когда появился капитан Эльсенберг, австриец, находившийся на военной службе в Генуе, терпение его истощилось. Эльсенберг был настолько любезен, что преподнес редчайший презент — фарфоровую тарелку с портретом балерины Фанни Эльслер, сделанную всего в трех экземплярах. Снисходя к невинности присутствующих девиц, мужчины на ухо передавали друг другу:
— Это фаворитка Меттерниха. Любовница. Последнее увлечение…
Кавур повертел в руках тарелку. На ней была изображена довольно дюжая брюнетка с покатыми плечами и крылышками за спиной, окаймленная гирляндами из розочек на черно-желтом фоне.
— Предпочитаю Тальони, — сказал Кавур. — Эта особа слишком terre-â-terre. В грубом прусском вкусе.
— Вы ошибаетесь, Камилло, — задыхаясь от негодования, сказал губернатор. — Франция давно перестала быть законодательницей мод и вкуса. Франция наш вчерашний день. Сотрясаясь от политических передряг, она не способна создавать истинную красоту и истинное искусство. Вена — вот Петроний нашего времени!
И он очаровательно улыбнулся благосклонно внимавшему Эльсенбергу.
Кавур развел руками.
— Не смею спорить, — скромно заметил он. — Только при чем тут Франция? Ведь Тальони-то итальянка!
Эммануеле долго смеялся, слушая это салонное пикирование.
Несколько минут спустя губернатор отвел Кавура в ту же лоджию, где он недавно сидел с Эммануеле.
— Я не хотел вам портить вечер, Камилло, но фактам надо смело смотреть в глаза. Получено предписание из Турина направить вас в форт Бар наблюдать за работами в каменоломнях.
Кавур побледнел и, ища опоры, схватился за спинку кресла.
— В форт Бар? Не понимаю.
— Что ж тут непонятного? В форт Бар. В каменоломни, — вразумительно повторил Паулуччи.
— Но что мне там делать? Ведь здесь я руковожу.
— Ну и что же? Вас же не чернорабочим посылают. — И с нескрываемым злорадством губернатор пустился в пространные объяснения: — Среди ваших подчиненных будут бывшие каторжники, там вы найдете много образованных людей, почти единомышленников…
— Так это же ссылка!
— Понимайте как хотите. По-моему, это новое назначение.
Жгучий стыд охватил Кавура. Только теперь он догадался, что гости губернатора уже знали все. Их недомолвки, замешательство, намеки… В то время, как он так глупо фанфаронил.
— Конечно, ссылка, — как бы убеждая себя, повторил Кавур. — Но в чем же преступление? За что?
— За болтовню.
— Какую? Разве я разглашал государственные тайны?
— За болтовню, подобную сегодняшней.
— Бросьте! Кто не болтает? Если в Италии молчать — задохнешься.
Он машинально ронял эти привычные фразы, хотя больше всего ему хотелось рычать от отчаяния. Крушение всех радужных надежд, злорадство туринских товарищей, бешенство отца. Лицо его выражало такую растерянность, что губернатор смягчился.