Жалованье – хлебное, соляное, денежное – выплатили всего лишь наполовину. Вместо ржи выдали крупу да солод. Остатки денежного оклада сулили выдать к покрову. Тяжкая, несытая спеет зима. Часть скота придётся зарезать. Кормов-то не запасли...
Сена накосим. Я-то ишо нескоро уеду, – успокаивал Иван. – О сене, Володей, не гребтись. Скот будет накормлен... Для коней овёс дадут после... Соли избыток. Ежели вдруг не хватит – на овёс обменяем. Григорей вот счётчиком выбран в ясашну камору... всё ж облегчение. Будет при деле и себя прокормит...
- Служить неохота. Я человек божий, – подал голос средний брат.
Его одёрнули.
– Птицы – тоже божьи твари... кормятся земными плодами.
– Птицы свободны. Я подневольным стану.
- Казак ты, Гриня. И сын казацкий, – внушительно молвил Володей. – С тем и мирись. – Видя, что брат огорчился, утешил: – Поди, недолго прослужишь... одну лишь зиму. Там я вернусь из похода. Иван тоже. Может, с добычей вернёмся, терпи.
– Зиму – ладно. Токо одну. После в скит уйду аль ишо куда. В приказной избе срам, вонища. Никто лба не перекрестит.
– Крестись дома, не возбраняется. А там служи да, гляди, в обиду себя не давай, – наказывал Володей, зная кроткий нрав брата. Голубь, чистый голубь! Перед всеми безответен. И заступиться за него некому будет, если вдруг кто руку подымет. Чины здешние на зуботычины щедры.
– Зарублю ежели дядю Гришу кто изобидит! – проскрипел из угла Васька, насмешив всех взрослых.
– Ай да Василко! Лих! То мне любо! – Володей шутливо потянул его за вихор. Тот попятился, замотал головой. – Не серчай. Сам напросился. Старших почитать надобно.
– Я вот чо надумал, братаны, – выждав время, с натугой проговорил Иван. – Одекуй[1] канбалыкский – память мамина... Может, отдадим в залог Илюхе Гарусову? Опосля выкупим.
- Не отдам! – взвизгнула Фетинья, но под хмурым, искоса брошенным на неё взглядом Ивана сникла. Ожерелье, доставшееся покойной матери от деда, после её смерти никто не надёвывал. Даже по годовым праздникам. Лежало в сундуке драгоценным грузом. Фетинья, впрочем, примеряла его тайком, когда все уходили из дому. Сейчас, осознав себя полновластной хозяйкой, заявила свои права. Но свекровь ожерелье ей не завещала. Стало быть, оно принадлежало всем, в том числе и Стешке. Пришла в дом нищенкой, единой тряпицы не принесла. Судьба смиловалась – стала Отласихой-младшей. Чего доброго, Володей ишо возьмёт да и поднесёт ей свекровушкино ожерелье.
Володей поддержал брата:
– Дело молвил, братко. На заклад хоть чо купим.
«Закладывайте... – злорадно усмехнулась Фетинья. – Всё одно моим будет. Илюха-то на меня давно, как кот на сало, облизывается».