Колька разгребает серебристые ледяные осколки и про себя думает: «Хорошо, что всё же небесный ковш без воды, а так они в паре с бородатым Дедом Морозом устроили бы нам вершину Джомолунгму! До утра с одной колонкой на вершине с пешнёй долбились бы».
Толик с ледоколом уже пар начал испускать. Ледяные усы вокруг рта появились. Оброс инеем и стал походить на капитана ледокола. Правда, вместо штурвала у него ледоруб. Потом поменялись ролями. «Капитан» передал «штурвал», то есть ледоруб Кольке, а он ему ― «весло», в смысле лопату, вроде как уголька ледяного предложил ему покидать. Ну, как на вахте ледокольной, только вместо берегов серые дома стоят, а вместо кают окна в домах светятся. Наверное, граждане пассажиры чайком балуются. А тут работа, прямо скажем, не сахар, хотя всё блестит и сверкает, как на сахарном заводе.
С большим трудом отдолбили вершину у «Эвереста» и решили проверить, как ведро под сливную трубку подходить будет. Ведра-то нет, да и граждане, наверное, чаю напились и не думают с вечера за водой идти. Пальцами прикинули средний размер ведра по городищу. Вроде пролезет. А если нет, то боком уже точно. Ну и на следующий объект поспешили, через три квартала. Опыт появился.
На втором объекте работа веселей пошла. Поменялись вахтами. Кому лопату, кому ледоруб. Так по очереди добрались до последней колонки. Лунный диск ещё больше разгорелся, вместе с ними решил добить бригадный подряд. Светит луна, старается, вроде бы как на всю ночь вахту распределила.
― Нет, ― говорит Колька, ― пора и нам домой, если дома не всю воду испили, то и мы чайком побалуемся. Правда, Толик?
Толик ледяные усы смахнул рукой и хотел было за бороду взяться, да не выросла она у него! Ещё молод!
Улыбнулся он и сказал:
― Чаю много не выпьешь. Экономить воду надо. Вдруг завтра граждане опять колонки зальют водой, и они пообмерзают! Придётся снова «Эверест» с «Джомолунгмой» покорять.
Обменялись с Толиком ударами ледоруба и лопаты и, как древние рыцари после боя, зашагали на светившиеся огоньки, которые манили мальчиков в тепло родной избы.
В этот год весна заявила о себе рано. Природа как-то по-особенному расположила к себе. Притихла от февральских метелей, успокоилась, дав возможность уже подолгу светить яркому солнцу, хотя оно ещё и не взобралось на свой привычный для весеннего времени зенит. Воробьиные стайки, словно сговорившись, оживились и, рассевшись на ветках деревьев и заборах, ещё не освободившихся от снежного инея, наперебой тараторили о чём-то о своём, только им понятном птичьем языке.