Мы позвали Тернер и объяснили, что отдаем наши судьбы в ее руки. Добрая женщина все поняла правильно: у нее самой был брат, и оба они любили Эвелин как родную.
Пока наши планы развивались успешно. Ничего не предвещало, что это не может продолжаться и дальше.
Гарриет, к сожалению, не смогла вернуться из Бата: ее тетя по-настоящему серьезно заболела и действительно нуждалась в помощи. Эвелин, однако, очень ловко симулировала недомогание, и хотя это заставило меня спросить себя, до какой степени допустимо зайти во лжи, пусть даже это ложь во спасение, я заставил себя также подумать о том, что есть зло и благо для этой несчастной семьи, – и согласился стать сообщником. Тем не менее становилось все яснее, что мы получили лишь краткую передышку. Опасность никуда не делась. В любой день, любой час могло последовать разоблачение. Теперь мы не понаслышке знали, что означает выражение «бояться собственной тени».
Возможно, мои страхи могли стать причиной ошибки, но были моменты, когда я думал, что сэр Борроу стал подозревать нас. Его манера общения, ранее обычно холодновато-корректная, внезапно стала агрессивной, и он начал расспрашивать меня более дотошно, чем прежде. Слышал ли я какие-либо новости о его «проклятом сыне»? Правда ли, что Эвелин до сих пор беспокоится об этом «никчемном негодяе»? На все его вопросы я отвечал с предельной осторожностью и, надеюсь, сумел не выдать нашу тайну – хотя один Бог знает, чего мне это стоило.
Позже я обнаружил, что сэр Борроу проверяет спальню Эвелин. В тот же вечер, после ужина, он заговорил о Кеннингтоне. Как ни странно, мнение баронета об этом доблестном солдате оказалось точно таким же, как у его сына: он не доверял Кеннингтону, сомневался в его послужном списке и под конец самым несправедливым образом заклеймил его как «авантюриста без гроша в кармане». Я отлично знал, что доход капитана составляет восемьсот фунтов в год, – и, пораженный этой клеветой, осмелился высказать свое несогласие. В результате произошла бурная ссора, после которой, правда, сэр Борроу принес мне свои извинения – но в такой форме, какую я при любых других обстоятельствах ни в коем случае не счел бы достаточной. Как бы там ни было, мне пришлось стерпеть это, а потом еще и выслушать, что отныне для Кеннингтона двери этого дома закрыты навсегда. Затем хозяин Борроу-Клоуз направился в свой кабинет, а я поспешил в комнату священника, чтобы рассказать о своих подозрениях.
Саутби всегда больше всего опасался своего отца. Мои новости встревожили его, и он, не колеблясь, подтвердил мои опасения: если старик обнаружит его, то первым же делом вызовет полицию. Эвелин, по-видимому, была того же мнения. Когда мы остались одни, она призналась, что все происходящее погружает ее в пучину беспросветного ужаса.