Это разногласие по поводу очевидного в обобщении внезапно поразило меня – и несколько развлекло – в дискуссии о спиритизме в «Ежедневных новостях». Известный противник религии говорил, что, конечно, очень хорошо рассуждать о том, что ученые мужи и разумные люди признают спиритизм, но все же (добавлял он, словно с каким-то шипением) помните, что мудрецы веками искренне признавали колдовство. Он не раз возвращался к этому хлесткому и взрывному замечанию; и аргумент, очевидно, был следующим: «Современный спиритический сеанс благодаря таким людям, как Лодж[64], может выглядеть очень правдоподобно и научно, но страшная участь ждет вас – вы станете посмешищем истории; вас будут сравнивать с безжалостными, безмозглыми и бездушными невежами, которые верили в колдовство. Ха-ха, как вам такое понравится?»
Сейчас это заставляет меня улыбнуться грустно, но непредубежденно. Поскольку мне кажется, что все совсем наоборот. Так или иначе, я ни в коем случае не уверен, что такая вещь, как спиритизм, на самом деле существует. И я абсолютно уверен, что существует такая вещь, как колдовство. Я приписываю веру в это здравому смыслу, знаниям и накопленному опыту, а также широкому взгляду на человечество в целом. Я приписываю неверие в это неопытности, провинциальному невежеству, местечковой ограниченности и всем порокам, которые уравновешивают добродетели Тутинга. Здравый смысл обнаружит, что привычка призывать злых духов – часто именно потому, что те были злыми, – существовала в слишком большом количестве разнообразных культур, чтобы быть случайным образчиком детской доверчивости. Знания обнаружат, что эта привычка вовсе не исчезает повсеместно с развитием образования; напротив, некоторые из ее самых ужасных приверженцев были и самыми высокообразованными. Накопленный опыт обнаружит, что она вовсе не является признаком варварства: в городах Ганнибала и Монтесумы дьяволу поклонялись больше, чем среди эскимосов или австралийских бушменов. И любое детальное изучение современных городов продемонстрирует, что это же сейчас продолжается в Лондоне и Париже.
По правде говоря, восемнадцатый и девятнадцатый века имели свою небольшую местечковую ограниченность, которая уже переламывается. Желая изгнать сверхъестественное и возвысить человеческое, они грубо упрощали человека. Великий Хаксли[65] (хвала его имени) по простоте душевной произнес: «Представляется сомнительным, что кто-то искренне скажет: “Зло, будь моим добром”». Он не мог поверить, что какой-либо нигилизм может коснуться всеобщей морали, под которой он подразумевал христианскую мораль. Но такая наивность – тоже невежество. Нет ничего более бесспорного, чем то, что иные весьма здравомыслящие, культурные и взвешенные люди говорили: «Зло, будь моим добром», к примеру, Жиль де Ре