Впрочем, Леонард знал уже, что никто из местных жителей ничего не помнил о семействе Приор.
Лунный свет стал сильнее и ярче, а ветер разогнал тучи и почти угас, напоминая о себе лишь редкими порывами, когда Леонард вернулся к искусственному озеру перед домом. Сейчас озеро казалось еще более ненатуральным, и тому были причины: весь окружающий пейзаж казался вышедшим из-под кисти величайшего мастера декоративного искусства Антуана Ватто. Фасад дома, построенный явно в подражание дворцам Палладио[80], белел в лунном свете, и тот же свет заливал серебром обнаженную языческую нимфу в центре пруда.
К своему изумлению, Леонард увидал позади нимфы еще одну фигуру, сидящую почти столь же безжизненно. Луна высветила нахмуренные брови и страдальческое выражение лица Хорна Фишера. Тот все еще был облачен в рубище отшельника и, видимо, искал того же, что и другие отшельники, – одиночества. Однако Фишер поглядел на Крейна и улыбнулся ему так, словно ждал его.
– Слушайте, вы можете рассказать мне об этом деле хоть что-нибудь? – взмолился Крейн, подойдя к Фишеру и встав прямо перед ним.
– Вскорости я буду вынужден всем рассказать о том, что я выяснил, в мельчайших подробностях, – ответил Фишер. – Но у меня нет причин отказать вам в праве узнать все первым. Однако для начала, возможно, и вы не откажетесь поделиться со мной информацией. Что в действительности произошло, когда вы утром увиделись с Балмером? Вы отшвырнули меч, но вы не убивали.
– Я не убил именно потому, что отшвырнул свой меч, – сказал Крейн. – Я намеренно избавился от оружия, чтобы… Даже не знаю, что именно могло произойти. – Наступила пауза. Затем Леонард тихим голосом добавил: – Покойный лорд Балмер отличался легким нравом… может, даже чересчур легким. Он был весьма благосклонен к людям, стоящим ниже его на социальной лестнице, и даже мог пригласить собственного юриста и безродного архитектора погостить в своем доме и принять участие в любом празднике, в любом развлечении… Но была в его характере и обратная сторона, и она проявлялась, стоило низшему возжелать стать ему равным. Когда я объявил ему, что помолвлен с его сестрой… я просто не могу и не желаю описывать, как он себя повел. Больше всего это походило на припадок у буйнопомешанного. Впрочем, истина, насколько я понимаю, куда прозаичнее. Такая штука, как грубость джентльмена, существует и поныне. И это самая мерзкая вещь во всем мире.
– Да, знаю, – хмыкнул Фишер. – Благородные Тюдоры эпохи Возрождения вытворяли что-то подобное.
Крейн поднял взгляд:
– Странно, что вы об этом вспомнили. Видите ли, пока мы разговаривали с ним, на меня снизошло необычное ощущение. Будто наш с ним разговор уже случался в далеком прошлом, а теперь он лишь повторяется. Что я действительно некогда был человеком вне закона, человеком, который прячется в лесах наподобие Робина Гуда, а он действительно шагнул на поляну из какого-то старинного портрета, во всем этом пурпуре и перьях… Но он всего лишь был одержимым малым, из тех, кто не признает ни божьих, ни человеческих законов. Разумеется, я взбунтовался и ушел. Поверьте, если бы я не ушел, мне действительно пришлось бы заколоть его.