– Знаете, это довольно забавно, – задумчиво произнес Пейнтер. – Я говорил вам, что коллекционирую легенды, и мне кажется, в моей коллекции есть начало той истории, финал которой вы мне только что рассказали, хотя действие в ней разворачивается в сотнях миль отсюда.
Он рассеянно постучал тонкими музыкальными пальцами по столу, словно пианист, пытающийся вспомнить мелодию. Пейнтер и впрямь увлекался такого рода сказаниями и, пересказывая их, порой не стеснялся расцветить историю своим талантом.
– Расскажите, пожалуйста! – воскликнула Барбара Вейн, с которой даже слетела ее кажущаяся сонливость.
Американец серьезно отвесил поклон, не поднимаясь из-за стола, и начал рассказывать, лениво поигрывая затейливым кольцом на среднем пальце.
– Если вам взбредет в голову отправиться в Берберию, туда, где лес узкой полоской вклинивается между пустыней и огромным бесприливным морем, вы обнаружите там туземцев, которые и посейчас рассказывают странную историю о святом времен темного Средневековья. Там, на сумрачном побережье Черного Континента, так легко ощутить себя в темном Средневековье. Я бывал в тех местах лишь однажды, хотя они расположены, можно сказать, напротив того итальянского города, где я провел много лет. В это трудно поверить, но там, где ночной лес наполнен рычанием львов, а за его пределами путника ожидает раскаленное безмолвие темно-красных песков, – там этот миф кажется вовсе не таким несуразным и безумным, каким на самом деле является. Рассказывают, будто некий отшельник по имени святой Секирус, живший в тех местах, полюбил деревья, словно товарищей. Ведь эти гиганты, многорукие, будто Бриарей[7], были самыми добродушными и безобидными из всех существ, обитавших там. Они не пытались разорвать на части любое живое существо, подобно львам, а скорее открывали объятия даже самым маленьким пичугам. И святой вознес молитву о том, чтобы им было позволено время от времени сходить с места и гулять, как животным. И по слову святого Секируса деревья сошли с места, как сходили, чтобы послушать песни Орфея. Завидев их издали, гуляющих вместе со святым, люди пугались. Однако же деревьям разрешалось сходить с места, только если они беспрекословно исполняли несколько правил. Заслышав звук колокольчика святого Секируса, они должны были вернуться, и, что было важнее, гуляя, подобно зверям, они не должны были никого ловить и терзать, как это делали звери. И вот рассказывают, что однажды одно из деревьев услышало голос, который не был голосом святого отшельника. Был теплый летний вечер, и в угасающем свете, проникающем через листву, можно было рассмотреть притаившееся между ветвей существо, принявшее облик большой птицы, как когда-то, среди ветвей другого дерева, приняло оно облик змея. Голос говорил все громче и громче, заглушая шелест листвы, и вскоре дерево почувствовало невыносимое желание дотянуться до птиц, беспечно летавших меж его ветвей над своими гнездами, схватить их и разорвать на части. Наконец искуситель заполонил крону дерева своими собственными птицами, птицами гордыни – пышно разукрашенными павлинами. И дух ярости возобладал над миролюбивым духом дерева, и оно рвало на части и пожирало сине-зеленых птиц до тех пор, пока ни пера не осталось от них, а после вернулось к прочим деревьям, как прежде, тихим и безобидным. Но говорят, что весной, когда все прочие деревья покрылись листвой, это дерево покрылось странного цвета узорчатыми перьями. И из-за этого святой отшельник прознал о грехе и в наказание вновь укоренил дерево в земле, сказав, что проклятие падет на любого, кто снова сдвинет его с места. Так, сквайр, в далекой пустыне началась та история, которая закончилась здесь, почти что в этом самом саду.