Он говорит, отворачиваясь:
— Они просто устали, товарищ капитан... Все мы устали.
И, сказав это, с отчаянной решимостью смотрит на меня. Как я отнесусь к этому? Не поиздеваюсь ли над такой слабостью?
А я молчу. Мы молчим всю дорогу, а в ушах у меня так и звенит короткое: «Все мы устали». Это не жалоба. Это упрек. Это я, я один виноват, что солдаты идут на границу шаркающей походкой.
Я голоден, направляюсь прямо в столовую. Там завтракает Шустов. Он смотрит на меня с ухмылочкой: что, брат, дали комарики жару?
— Ты бы зашел ко мне, у меня специальная мазь есть, собственного изобретения. Мировейшая мазь, с керосинцем. Вонища от нее, конечно, такая, что самому муторно делается, зато самый храбрый комар на пять метров не подлетит. А всякая там аптечная «Тайга» на местных комаров не действует, это уж точно проверено.
Костюков выносит и ставит передо мной тарелку с кашей. Просто пшенная каша с желтым пятаком масла. И чай. И все. А на обед, говорит он, будет суп картофельный с консервами мясными. И макароны с теми же консервами. И компот из сухофруктов.
— Ах, вот как? Значит, макарончики? Это после всех ваших консомэ?
Костюков упорно смотрит в сторону.
— Что это с вами?
— Депрессия, товарищ капитан. Душевный спад.
— Ах, депрессия! Вот что, Костюков, сегодня же начнете лечиться от нее. Теперь я сам буду следить, что вы собираетесь готовить. Будете приносить мне меню на каждый следующий день. Как в лучшем санатории, ясно?
Костюков уныло плетется обратно, к своим кастрюлям, — такая перспектива его явно не устраивает. Я живо вылечу его от депрессии. Этого еще только не хватало — жвачка вместо хорошей еды, и к тому же сдобренная интеллигентской рефлексией!
Шустов трясется от смеха.
— А тебе что смешно?
— Ка-ак ты его лихо! — захлебывается он смехом. — Это еще Наполеон говорил, что путь к сердцу солдата лежит через его желудок.
— Ерунда, — говорю я. — Совсем не в этом дело.
Шустов немедленно обрывает смех.
— Правильно, ерунда. Вот и я хотел сказать...
Он мнется, чего-то недоговаривает, и это не похоже на Шустова, который всегда говорил что думал.
— Неверно ты действуешь, Андрей Петрович.
Я откидываюсь на спинку стула. Вот как? Ну-ка, ну-ка, выкладывай!
Шустов заметно волнуется, он, должно быть, давно ждал этого разговора, и сейчас просто нашел повод начать его.
— Да, неверно. За месяц только один раз коммунистов собрал. Ни с кем не советуешься, все сам да сам... Вот и с Авериным так: думал с ним один справиться — ан не вышло.
— Не вышло, — соглашаюсь я.
— И не выйдет, думаю.