» поедем туда, и, предвосхищая возражения, раздраженно пояснял: «Что же делать, батенька! Сами-то вот до чего доигрались, так уж жаловаться и привередничать нечего». И хотя практическая бесцельность таких настроений весьма быстро определилась, они рассудку вопреки все ширились, возникали в разных вариантах. Вспоминаю беседу Мережковского с покойным Пилсудским, которого он наделил божественным призванием сокрушить большевизм, а недавно польский общественный деятель Грабский, заключая в Риге мир с советской властью, сказал: «Мы сейчас подписываем смертный приговор армии Врангеля». Но никакие разочарования не могли уже возродить чувство национальной гордости, а лишь повышали готовность поступиться интересами родины, с другой стороны – оказалось много охотников покупать шкуру неубитого медведя.
Напрасно, однако, князь Волконский спешил парировать ожидаемые возражения. Не было никакой охоты вступать с ним и поддерживавшими его миллионерами в спор. Мы жили очень замкнуто, встречаясь только с Каминкой ежедневно за совместным обедом и с Рерихом. Он ежедневно заходил за мной в 10 часов, когда я должен был освобождать комнату для занятий детей с педагогом, и мы часа два-три гуляли по окрестностям Сердоболя. Перед глазами висит подаренная акварель с надписью: «На память о хождениях по северным путям» и очень удачный портрет, присланный из Америки в 1923 году «на добрую память перед отъездом в Индию». Где он теперь, сколько и каких только путей не исходил он с тех пор! Напрягая всю пытливость, вглядываюсь в его умное, сосредоточенно серьезное, монгольского типа лицо. Наши прогулки были восхитительны и сами по себе, и потому, что Рерих был исключительно интересным собеседником. Он обо всем говорил серьезно, тщетно силюсь вспомнить улыбку на его лице, да она и не подходила к нему, нарушала бы стильность.
Я предпочитал спрашивать его, в особенности по вопросам художественного творчества: он держался мнения, что все великие имена являются воплощением коллектива безымянного; не говоря уже о гениях Эллады, Рубенс, Микеланджело, Леонардо, в сущности, имена собирательные – им приписываются, кроме собственного творчества, и много чужих равноценных творений их современников и учеников. Мое фаталистическое мировоззрение гостеприимно встречало такие суждения. Очень интересно рассказывал Рерих о смене художественных течений, настаивая, что не следует искать между ними резких граней, одно незаметно сменяется другим.
С почтительной благодарностью вспоминал он своего учителя Куинджи – одного из виднейших передвижников, которого настойчиво приглашали в «Мир искусства», и сам он колебался, не вступить ли в эту группу, возникшую для борьбы и на смену передвижничеству. «Да ведь и у меня этот неистовый Дягилев силком отобрал незаконченную картину „Город строят“ и, сколько я ни убеждал, упрямо отвечал: „Ни одного мазка больше. Долой академизм!“ И картина произвела фурор».