Все гости были уже на взводе, а хозяин и лыка не вязал, так что с большим трудом мы с хозяйкой, держа его под руки, довели по узкой дорожке домой, сами то и дело проваливаясь в снег. Утром я проснулся с тяжелой головой и отвратительным вкусом во рту, водка у откупщика была сомнительного качества – и еще лежал в постели, проклиная весь свет, как ввалился мой портной с упреком: «Вот те на, ты еще в постели, а нужно же идти». – «Куда идти?» – «Как куда? Да к отцу же Константину – опохмеляться». Но я пришел в ужас от этого предложения и потому не видел, как клин клином вышибают. Знаю лишь, что эта задача требует времени, хозяева вернулись домой часов через пять.
На своих ежедневных послеобеденных прогулках я обычно встречал коллегу по несчастью – польского ксендза, пострадавшего за совращение униатов в католичество. Он весь пропитан был ненавистью к русскому правительству и презрением к народу, но держался осторожно. Был неизмеримо интеллигентнее православного батюшки, обо всем имел свое мнение, и я донимал его вопросами веры, жалуясь на свое неверие. Сначала он со мной спорил, я же настойчиво излагал свои сомнения, и вдруг голос его понизился до свистящего шепота, и он мне сказал буквально так: «Вы человек умный, вам я могу сказать, что и сам не верю. Ну а если я ошибаюсь, если Бог есть? Каково же мне будет на том свете? Не лучше ли на всякий случай верить?»
Я невольно отшатнулся и был рад, когда вскоре приехала к нему высокая, полная бальзаковская женщина, которую он выдавал за свою племянницу, и он прекратил совместные прогулки и даже стал избегать меня. Но вместо него появилась другая, еще доселе невиданная мною фигура – уже немолодой, отлично сложенный человек с барским, сильно поношенным лицом, окладистой бородой и зычным голосом. Это был присяжный поверенный[25] округа Петербургской палаты, запойный пьяница. В трезвом виде он горько жаловался на людскую несправедливость, явно стараясь в напыщенности речи растворить конкретные указания на причину ссылки своей. Когда же наступал период запоя, он большими шагами мерил улицу, не переставая во весь голос орать: «Сейте разумное, доброе, вечное!» – и перемежая этот лозунг грубейшими ругательствами. Уже издали заслышав его, прохожие бросались в подворотню, а знавшие его запирались на замок, чтобы избежать визита. Трудно понять, как он существовал: получаемое ссыльными казенное пособие в 6 рублей с копейками он пропивал немедленно после получения, становился буйным и попадал в каталажку. Через несколько дней его выпускали оттуда трезвым и невероятно грязным, и как он умудрялся питаться и даже напиваться до следующей получки, понять невозможно.