В те тяжелые годы на мне произошла, так сказать, проба ее душевных сил. Сомневаюсь, чтобы я в состоянии был вынести сыпавшиеся одну за другой неудачи, если бы не встретил ее моральной поддержки, если бы не опирался на ее несокрушимую уверенность. Кишиневский опыт тоже оказался безрезультатным, и я вернулся в Одессу, куда через некоторое время переселилась и моя спасительница с детьми. И вот наконец, к явному ее неудовольствию, я нашел занятие за те же 75 рублей в месяц в крупной торговой фирме иностранных земледельческих машин и орудий. Я начал деятельность с записей в особую книгу торговых векселей, сразу напутал и получил сердитое замечание от бухгалтера за то, что помаркой нарушил девственно непорочный вид каллиграфического фолианта. В тот же день я заболел, и легкая дизентерия решила мою судьбу: Анна Исааковна воспользовалась несколькими днями моей болезни, чтобы неудержимым красноречием убеждать меня и всех окружающих, что я должен отказаться от службы в коммерческом предприятии, и, само собой разумеется, наиболее охотно резонность приведенных ею доводов признал сам владелец предприятия. Мое место занял приятель Л., очень умный, талантливый юрист, и сделал блестящую карьеру, позже сам стал в Петербурге и Москве представителем крупнейших германских и американских фирм.
Между тем известия из Усть-Сысольска становились все менее утешительными. Перехватов сильно пострадал от долговременного пребывания в тюрьме, и ему труднее стало бороться со слабостью к алкоголю. Демяник должен был от него съехать, колония разлагалась, случались даже уличные дебоширства, и надо было торопиться Сережу оттуда взять. Я упоминал уже, что Ильченко взяли его к себе, там мальчик был в идеальных условиях, влияние жены Ильченко было предельно благотворным, но ее болезненное состояние заметно обострялось, чужой ребенок обострял обузу, с другой стороны – чуждая мне флегматичность сына еще резче бросалась в глаза, и я убедился мыслью и сердцем, что нельзя ему больше мыкаться, что нужно разрубить этот гордиев узел. А разрубила его Анна Исааковна, взяв Сережу к себе и придумав затейливую комбинацию, чтобы появление четвертого – пятилетнего – мальчика не вызвало лишних толков и пересудов, которые могли бы поставить ребенка в фальшивое положение. Это была вторая проба ее сил, которая дала результаты изумительные: до зрелого возраста, когда ему случайно попалось в руки письмо из Ташкента, где мать Сережи, вышедшая замуж, очутилась, он считал Анну Исааковну своей матерью, был к ней привязан нежнее, чем сыновья, и отношения между четырьмя мальчиками, а потом юношами не оставляли желать лучшего…