На этот раз Акимов оказал мне бесценную услугу: если бы я остался в Москве, то среди бесчисленного количества кандидатов на судебные должности затерялся бы, а в Туле ждала меня большая удача, и когда, с полгода спустя, переведенный из Тулы в Москву товарищ председателя, отцовски меня полюбивший, предложил перевод в Москву, я, уже освоив тульские преимущества, отказался от лестного предложения, и поступил правильно.
Не думаю, чтобы выбор Тулы был случайным. Конечно, Завадский не знал, что Тула мне не совсем чужая, потому что на ней остановил свой выбор по окончании ссылки Ф. П. Поляков и там поселился. Но, вероятно, Завадский имел в виду отдать меня попечению замечательного человека, назначенного председателем Тульского суда, – Николая Васильевича Давыдова.
В эмиграции мне посчастливилось встретиться с сыном Завадского, бывшим сенатором. Я сказал ему, что переношу на него сердечную благодарность, которую навсегда сохранил к его отцу. Он восторженно об отце отзывался, как о человеке блестящем, и неожиданно прибавил: «А вот я во сколько раз образованнее и разностороннее отца, а человек совсем тусклый…»
В конце июля я уехал в Тулу, потрясенный семейной драмой: за месяц до отъезда отец, не перенеся разорения, внезапно скончался, как раз когда я стоял на пороге осуществления его надежд найти во мне поддержку семьи. Но тогда у меня у самого была надломлена вера в будущее.
На государственной службе. Тула
(1894–1895)
Невеселые размышления сопровождали мое путешествие в Тулу, однообразное постукивание колес не давало никаких оснований предполагать, что тяжелые годы остались позади, а впереди ждет большая незаслуженная удача. В Харькове подсел словоохотливый молодой человек и, выведав, что я еду в Тулу на службу, радостно воскликнул: «Так я же служил там кандидатом на судебные должности и все могу вам описать». Описание «всего» потребовало одной лишь черной краски: хуже Тулы вообще ничего себе и представить нельзя, и больше полугода там выдержать немыслимо, город грязный, скучный, люди злобные, неприятные. «Я из евреев. И хотя ныне я православный, тем не менее только ленивый не тыкал мне в глаза мое еврейство». Говорил он громко, обращался не только ко мне и со стороны одного купчины вызвал резкое непечатное замечание, поддержанное злорадным смехом всего вагона. На ближайшей остановке оратор перешел в другой вагон.
В Туле я Ф. П. Полякова не застал: он летом уезжал обычно на два месяца в Берлин знакомиться с новыми успехами медицины в лечении уха, горла и носа, сменившем прежнюю его специальность. Но его мать, добрейшая, радушнейшая старушка, и сестра ее, бездетная вдова, встретили меня, как горячо любимого сына, и окружили такой нежной заботливостью и лаской, к каким я не привык и в родном доме, отрицавшем «нежности».