Вначале судьба нам улыбалась. Дженнаро сумел оказать услугу одному итальянскому джентльмену: спас его от каких-то негодяев в районе, называемом Бауэри, и таким образом приобрел влиятельного друга. Его звали Тито Касталотте, и он был старшим партнером в фирме «Касталотте и Цамба» – основном импортере фруктов в Нью-Йорке. Синьор Цамба – инвалид, вся власть в фирме принадлежала нашему новому другу Касталотте; у него под началом было свыше трех сотен человек. Он принял моего мужа на работу, назначил его начальником отдела и всячески оказывал покровительство. Синьор Касталотте был холостяк, и, похоже, он привязался к моему мужу как к сыну, а мы оба любили его как собственного отца. Мы наняли и обставили домик в Бруклине и смотрели на будущее с уверенностью, но тут на нашем горизонте появилась тучка, которая вскоре сплошь затянула небо.
Однажды вечером, вернувшись с работы, Дженнаро привел с собой соотечественника. Его звали Горджано, и он тоже был из Позилиппо. Роста он был громадного, что вы сами можете подтвердить, так как видели его труп. Но ростом дело не ограничивалось: все, с ним связанное, внушало страх своим необычайным, гротескным размахом. Голос подобием грома заполнял наш маленький домик. При разговоре Горджано размахивал руками, едва не задевая стены. Его мысли, чувства, страсти – все было чудовищно раздуто. Разговаривал – а вернее, грохотал – он с такой энергией, что все прочие только сидели и слушали, испуганные мощным потоком слов. Пылающие пламенем глаза Горджано подчиняли тебя его власти. Это был страшный и удивительный человек. И слава богу, что теперь он мертв!
Он приходил снова и снова. Но я стала замечать, что Дженнаро, как и я, не очень-то ему рад. Мой бедный супруг сидел бледный и вяло выслушивал разглагольствования о политике и общественной жизни, которые были любимыми темами гостя. Дженнаро молчал, но я, хорошо его зная, видела по лицу, что его волнуют чувства, каких я прежде за ним не замечала. Вначале я думала, что он просто недолюбливает Горджано, однако постепенно стала догадываться, что этим дело не ограничивается. Это был страх – глубоко запрятанный, отчаянный страх. Поняв это, я в тот же вечер обняла моего мужа и именем нашей любви и всего, что ему дорого, взмолилась, чтобы он прекратил таиться и ответил на вопрос, чем омрачает его существование этот великан.
Кровь стыла у меня в жилах, когда я выслушивала его признание. В годину бедствий, когда, казалось, весь мир ополчился на него, мой несчастный Дженнаро, сходя с ума от ударов судьбы, вступил в одно неаполитанское общество, так называемый «Красный круг», близкое прежним карбонариям. Деятельность этого братства была окружена тайной и овеяна жутью; однажды присоединившись к нему, ты уже не мог его покинуть. Бежав в Америку, Дженнаро думал, что навеки распростился с «Красным кругом». Каков же был его ужас, когда как-то вечером он встретил на улице того самого человека, который в Неаполе привел его в братство, – гиганта Горджано, заслужившего на юге Италии прозвище Могила за то, что руки у него по локоть в крови! Он приехал в Нью-Йорк, скрываясь от итальянской полиции, и успел уже основать на новой родине отделение этого страшного общества. Рассказав это, Дженнаро показал мне пришедшее в тот же день приглашение, начало которого было помечено красным кружком. Там было сказано, что на такой-то день назначено общее собрание, куда он обязан явиться.